Эл Алонсо Дженнингс - С О. Генри на дне (фрагмент)

Он ничего больше не сказал мне, с мальчишеским удовольствием следя за тем, как я злился, терзаясь неизвестностью. «Немногими избранными» оказались Ричард Доффи, Гильман Холл и Баннистер Мервин. Мы вместе пообедали в ресторане Гоффмана.

Это был действительно сюрприз, ибо в тот вечер я увидел О. Генри таким, каким он был бы, если бы кипучая жизнерадостность, которая, по-видимому, была заложена в нем от природы, не подверглась давлению и гнету унизительных лет, проведенных в тюрьме.

Портер протянул мне меню. Он был немного привередлив насчет еды.

— Друзья мои, — обратился он к почтенным редакторам, — полковник выищет нам что-нибудь необыкновенное.

Я думаю, что Портер находил меня немного чересчур самоуверенным в тот вечер, видя, что это избранное общество не внушает мне никакого благоговения.

— Я могу заказать грудинку, жаренную на угольях орехового дерева, морскую черепаху, галеты из кислого теста и кофе, настолько крепкий, чтобы в нем не тонули пули, — как вы насчет этого, Биль?

— Пожалуйста, не подвергайте опасности мое будущее литератора намеками на западное происхождение.

Доффи и Холл посмотрели на Портера, точно его осанистая фигура вдруг пронеслась перед ними верхом на лошади, раскачивая лассо. Портер прочел вопрос в их глазах. Он был в задорном настроении в этот вечер.

— Надеюсь, полковник, вы не откажетесь ознакомить наших друзей с этикой ограбления поездов, не так ли?

Все три гостя выпрямились, полные напряженного любопытства. Я любил такие положения. Я испытывал огромную радость, предвкушая изумление и ужас этих пресыщенных ньюйоркцев.

Я рассказывал им один эпизод за другим. Я описывал им забавные приключения, случавшиеся при ограблении поездов на Индейской территории. Они жадно впитывали мои слова. Я обрисовал перед ними бандита не как безжалостного зверя, а как человека в самом настоящем смысле слова, отличающегося от них только несколько иными склонностями или взглядами. Портер сидел, откинувшись назад, спокойный и величественный, а серые глаза его сияли от удовольствия.

— Полковник, сегодня вы затмили меня, — сказал он мне, когда мы направились в «Каледонию».

— Что вы хотите сказать, Биль?

— Друзья, с которыми я вас познакомил, не обращали на меня никакого внимания. Я был для Доффи и Холла своего рода аттракционом, пока не явились вы, а сегодня вечером они забыли про меня. Не будете ли вы иметь что-нибудь против, если мы скажем им в следующий раз, что я держал для вас лошадей?

— Вы в самом деле хотите этого, Биль?

— Да, я думаю, что это увеличит в их глазах мой престиж.

Несколько дней спустя мы снова собрались у Мукена. Я стал рассказывать издателям историю какого-то мрачного преступления. Дойдя до середины, я остановился и обернулся к Портеру с таким видом, словно память вдруг изменила мне и я не могу вспомнить важной подробности.

— Биль, помните, — сказал я, — это было в ту ночь, когда вы держали лошадей.

Доффи выронил вилку и громко расхохотался. Он потянулся и схватил Портера за руку:

— Черт возьми! Я всегда подозревал вас, Биль Портер.

— Благодарю вас, полковник, за эту любезность. Вы оказали мне большую услугу. Благодаря этому предполагаемому сообщничеству с вами я продал сегодня утром два рассказа, — сказал мне Портер на следующий день. — Эти господа вообразили, что я в самом деле принадлежал к вашей шайке. Теперь я сделался героем в их глазах.

И, однако, Портер ни за какие блага в мире не» сознался бы перед этими людьми в том, что провел три года в тюрьме. Я уверен, что Боб Дэвис знал об этом. Он ясно дал мне это понять. Доффи и Холл тоже чуяли, что этого человека окружает какая-то тайна.

— Знаете, полковник, входя в людные кафе, я всякий раз испытываю ужасный страх, что какой-нибудь бывший каторжник вдруг подойдет ко мне и скажет: «Здорово, Биль, давно ли вы выбрались из каталажки?»

Никто никогда не сделал этого. Это нанесло бы невыносимый удар гордости Портера, особенно в то время, когда слава была для него еще новостью. После веселого уюта, которым был отмечен этот обед у Мукена, после всей болтовни и балагурства им овладела тяжелая, давящая тоска. Воспоминания прошлого, страх за будущее, то и другое, казалось, с гигантской силой сдавливало с обоих концов светлое, счастливое настоящее Биля Портера.

Я убежден, что Портер был бы воплощением бурной веселости и яркой фантастики, если бы стены тюрьмы не набросили на него своей мрачной тени. У него была здоровая философия, которая выдержала ужасы тюремной жизни, не покрывшись ржавчиной цинизма.

Я уверен, что, не будь этих гнетущих воспоминаний, светлая прелесть юности, которой было так богато его сердце, восторжествовала бы над жизненными невзгодами.

— Я принял за вас приглашение, полковник.

Он был в одном из своих мягко-светящихся настроений.

— Надевайте ваши ослиные латы, потому что мы отправляемся на турнир с мишурой и шарлатанством. Мы идем смотреть Маргарет Энглин и Генри Миллера в «превосходном и правдивом» пасквиле на Запад под названием «Великий перевал».

После спектакля знаменитая артистка, Портер, я и еще один или двое знакомых должны были ужинать в Бреслин-отеле. Портер, как мне кажется, взял меня для того, чтобы самому сидеть откинувшись на спинку стула и наслаждаться моей беззастенчивой критикой в присутствии знаменитой актрисы.

— Я очень разочарована вами, мистер О. Генри, — сказала Маргарет Энглин Билю, когда мы заняли наши моста за столом.

— Чем же я провинился?

— Вы обещали привести вашего друга с Запада, этого ужасного разбойника мистера Дженнингса, чтобы он раскритиковал пьесу.

— Но ведь я же познакомил вас, — он махнул рукой в мою сторону.

Мисс Энглин посмотрела на меня, и в глазах ее мелькнула тень улыбки.

— Простите, — сказала она, — но я с трудом могу себе представить, что вы действительно сотворили все те немыслимые вещи, о которых мне рассказывали. Понравилась вам пьеса?

Я ответил ей, что нет. Она показалась мне неправдоподобной. Ни один человек с Запада не станет метать жребий за счет женщин, очутившихся в тяжелом положении. Это нечто неслыханное и может прийти в голову только тупоголовому городскому обывателю, который никогда в жизни не бывал по ту сторону Гудзона.

Мисс Энглин весело рассмеялась:

— Нью-Йорк без ума от нее. Все находят, что пьеса превосходная.

Портер откинулся назад, и ясная улыбка осветила его серые глаза.

— Я согласен с моим другом. Запад не знаком с цивилизованным рыцарством.

После этого он только и делал, что подзадоривал всех присутствующих своими остроумными замечаниями.