Артем Драбкин - По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Нашу подготовку я считаю довольно серьезной. Первое время мы изучали винтовку-трехлинейку, пулемет «РПД», но без проведения боевых стрельб, а потом, когда командиры увидели, что мы вошли в ритм, начались полевые занятия, учения по штыковому бою, изнурительные марш-броски по лесам и болотам в любую погоду. Кормили нас в первый месяц довольно погано, три раза в день давали селедку, и в суп ее и в кашу нам совали, одним словом, мясо в своем котелке мы увидели только на третий месяц службы. Но хлеба красноармейцам всегда хватало.

— Разговоры о грядущей войне велись между красноармейцами?

— Весной сорок первого года разговоры о скорой войне с немцами велись постоянно, но только шепотом и только между своими. Ведь, согласно официальной пропаганде, до самого начала войны гитлеровская Германия была лучший друг СССР, и на политзанятиях нам твердили, что немецкая сторона свято соблюдает пакт о ненападении, и прочую ерунду…

У нас был политрук, сволочь первостатейная, украинец по национальности, так он своих стукачей в роте навербовал, и мы это знали и поэтому лишнего слова боялись сказать. Если моего товарища по казарменным нарам Никитенко арестовали и судили за то, что он сержанту, который к нему все время не по делу придирался, в лицо плюнул, и тут было ясно, за что Никитенко пострадал, то еще человека четыре из роты просто исчезли. Взводный Кучерявенко нас предупредил, что два человека из роты, Соковнин и Журавлев (не ростовский учитель, а другой, его однофамилец), стучат политруку и в штаб полка особисту и чтобы мы при них были осторожны в словах…

В нашем полку служило много немцев Поволжья, например, в стрелковой роте, занимавшей второй этаж нашего казарменного здания, немцев была чуть ли не половина, и когда они между собой, скажем, на перекуре, говорили по-немецки, то становилось не по себе, невольно возникала мысль, а как они со своими германскими братьями по крови воевать будут? В том, что война скоро случится, я лично уже не сомневался. И события мая 1941 года полностью развеяли мои сомнения…

— А что случилось в мае сорок первого года?

— На 1 Мая полк отправился в Минск для участия в параде в белорусской столице. Красноармейцам выдали новое парадное обмундирование, и полк совершил пеший марш до Минска, 90 километров.

Я на этот парад, слава богу, не попал, меня в числе других пятерых красноармейцев роты оставили охранять казарму. Четвертого мая полк возвратился из Минска, всем приказали сдать новое обмундирование и опять одели в тряпье, а вечером седьмого мая полк был поднят по тревоге и после двухчасовых сборов покинул место своей дислокации и двинулся на запад, в направлении на Гродно.

Шли ночами, днем отдыхали в лесных массивах, соблюдая маскировку. Девятнадцатого мая нас остановили в полутора километрах от Гродно, снова дали возможность переодеться в нормальное обмундирование, полковой музвзвод расчехлил свои инструменты и выдвинулся в голову колонны, а впереди уже развевалось по ветру знамя 141-го стрелкового полка. Под звуки нашего оркестра мы прошли через Гродно, на окраине города, на берегу Немана, был разбит палаточный лагерь, мы сами мастерили себе топчаны и набивали соломой матрасы. Здесь произошло следующее: нам заменили винтовки-трехлинейки на капризные «СВТ», и мы занялись их пристрелкой. Вот только здесь впервые были проведены стрельбы боевыми патронами, стреляли по три патрона. Я стрелять умел и любил, еще в школе получил значок «Ворошиловский стрелок», и оказался среди 12 красноармейцев роты, отстрелявшихся на отлично, нам перед строем объявили благодарность, и мы дружно отчеканили в ответ: «Служим трудовому народу!»

Еще через пару дней нас перебросили поближе к границе, мы совершили марш, и наша рота разместилась в березовой роще, возле старых траншей времен Первой мировой войны. Спали прямо на земле в шинелях. Видели, как параллельно с нами к границе подтягиваются другие части, все не из нашей дивизии, красноармейцы были под каждым кустом, но боевых патронов нам по-прежнему не выдавали. Вдоль границы по ночам возникали перестрелки, и здесь уже все ребята вокруг, ничего не опасаясь, говорили о возможной войне с немцами в ближайшие месяцы. Немецкие самолеты даже днем спокойно летали на малой высоте над нашими головами, беспрепятственно пересекая государственную границу. Политруки молчали… В начале июня роту построили и объявили, что есть разнарядка в военные училища на шесть человек, в Киевское училище связи, в Ленинградское военно-медицинское училище и в Ленинградское военно-ветеринарное училище, по два человека в каждое. Спросили: «Кто желает?» — и сразу вся рота подняла руки. Ротный сказал: «Нет. Так дело не пойдет! В училища поедут те, кто на отлично стрелял». Через какое-то время называют имена отобранных, среди названных слышу свою фамилию, меня направляют в Киевское училище связи. Другого отобранного на учебу, Беленкова, направляли в военно-медицинское училище в Ленинград, он подошел ко мне и сказал: «Давай поменяемся назначениями. У меня в Киеве родня». Пошли к взводному, к Кучерявенко, он не возражал, и ротный внес изменения в список отобранных в военные училища. Со мной в Ленинградское ВМУ(военно-медицинское училище) имени Щорса с нашей роты отправлялся Коля Сокол.

Мы с ним сразу договорились, что погуляем по Ленинграду, потом завалим экзамены и вернемся в полк. Под Ленинградом жил мой двоюродный брат, думал навестить его, посмотреть Питер… и хватит, но разве мог я тогда предполагать, как все выйдет на самом деле…

Восьмого июня нам приказали сдать оружие и имущество и прибыть в штаб полка за предписанием и проездными документами. Нам было стыдно показаться на людях: рваное обмундирование, выцветшие пилотки, разбитые ботинки. Так и поехали. Меня пришел проводить мой двоюродный брат Боря Винокур, он со своим пятиклассным образованием попал служить в полковую сержантскую школу, один еврей на сотню хохлов, и там над ним хохлы здорово измывались… Борис был очень грустный, видно, чувствовал, что видимся с ним в последний раз… В штабе полка мне вручили пакет с предписанием, а сухой паек на дорогу не выдали, и мы с Соколом в Гродно сели на поезд и только через три дня, голодные и злые, приехали в Ленинград… А наша 85-я стрелковая дивизия полностью погибла в летних боях сорок первого года, из окружения вышли считаные единицы. После войны я писал в военкоматы, по месту призыва моих товарищей из нашей учебной роты, пытался найти в Ростове Журавлева и Воробьева, других ребят: Зильбермана, Хайдарова — никого в живых не нашел, все так и остались в документах — пропавшими без вести…