Люди скорой. Честные истории о том, как спасают жизни - Филип Аллен Грин

быть, больше. Я никогда больше не видел этого человека. Я никогда не заглядывал в его документы и не открывал его карту. Я боялся узнать, что с ним случилось.

Но я очень долго не мог выбросить это из головы. Меня мучили одни и те же вопросы. Что могло бы остановить человека, который твердо решил свести счеты с жизнью? Что может помочь преодолеть такое горе – настолько ужасное и огромное, что за ним не видно неба?

И я понимал, что ответа на этот вопрос нет.

Такое горе слишком велико.

А потом как-то вечером я в одиночестве ехал по той же горной дороге. Солнце садилось, окрашивая стены каньона в алый цвет. Других машин на дороге не было. Я сбросил скорость и в этот момент вдруг вспомнил о том человеке. Я чувствовал, как история, рожденная его горем, начинает проникать в мои мысли.

Сначала это было лишь смутное чувство, несколько обрывочных образов и штрихов. Я ехал дальше, ожидая развязки. И потом очень медленно штрихи сложились в лицо. Усталое, темное лицо мужчины. И неожиданно я понял, что этот человек, родившийся в моем воображении, герой этой истории, так же, как мой пациент, случайно убил сына.

Вот его история.

* * *

Для некоторых горе – это болезнь.

Грипп, которым заражаешься в катастрофе. Делаешь вдох, и вот вирус уже в тебе и распространяется по клеткам быстрее, чем ты успеваешь отреагировать.

Горе поражает быстро и сильно. Неожиданно все становится неважным. Ноги наливаются тяжестью, мысли замедляются и путаются. Разум спотыкается на каждом шагу, как больной зверь. И думаешь только о своей утрате, а каждая мысль начинается со слов: что, если; что, если; что, если.

Самые тяжелые – первые несколько дней. Тяжело даже дышать. Пытаешься включиться в жизнь, но ничего не выходит. Родные и друзья стараются тебя поддержать. Даже незнакомцы придерживают тебе дверь, увидев твое лицо. Ты не возражаешь. Тебе нужна любая помощь, и ты это понимаешь.

Но потом происходит нечто невозможное. Жизнь продолжается. Солнце встает, солнце садится. Душа оживает и начинает бороться с инфекцией. В тебе развивается иммунитет или, по крайней мере, резистентность. Проходит время, и, хотя печаль остается, ты понимаешь, что горе притупилось. Оно похоже на опухоль внутри мышцы. В плохие дни она все еще болит: ты чувствуешь ее во время ходьбы или бега, но чаще всего просто не замечаешь. Ты слишком занят для этого.

Но есть немногие несчастные люди, у которых горе принимает иную форму. Это не болезнь, а порошок, ядовитая пыль, которая проникает в каждую складку и морщинку твоей жизни. Она забивает рот и чернит зубы. От нее трескаются губы. Во время еды она покрывает твой язык. И вместо вкуса любимого блюда ощущаешь на языке лишь горечь.

Почему-то глаза ее притягивают. Смотришь на любимого человека и видишь мрак. Глаза жжет и колет, словно все вокруг окутано едким дымом. Стараешься сморгнуть, но становится только хуже. Пылинки горя слишком мелкие: приходится отворачиваться от любимых, зажмуриваться, скрипеть зубами и бороться с неудержимыми слезами.

Хуже всего то, что это тебя не убивает. Ты живешь, и горе ежедневно использует каждую секунду, чтобы напоминать тебе об утрате, пока ты сам не превратишься в пыль.

Когда этот момент наступает и ты понимаешь, что лучше тебе не станет, сколько бы времени ни прошло, приходится делать выбор: либо найти способ жить с болью, либо сделать что-то, чтобы положить конец всему раз и навсегда.

Чтобы остановить тех, кто решил положить конец своей жизни ради избавления от боли, нужно нечто вроде Божьего промысла.

Но иногда, очень редко, когда Бог не спешит вмешаться, может появиться кто-то еще. Даже ребенок.

* * *

Джеремайя Киндред вышел в пшеничное поле. Он решил покончить с собой. Стоял август, пшеницу вот-вот нужно было убирать. Колосья поднимались до пояса, а зерна были настолько тяжелыми, что от малейшего ветерка поле приходило в движение. Когда пшеница колыхалась на ветру, тени на холмах сгущались и меняли форму. Джеремайе казалось, что он окружен мерцающими горячими углями, а не зернами, питающими мир.

Джеремайя шагал, вытянув руки вперед и лаская ладонями колосья. Колосья были мохнатые; длинные тонкие ости щекотали его ладони, словно щетка. Джеремайя с детства любил гладить колосья. За свою жизнь он погладил тысячи, а то и миллионы колосьев. Это успокаивало его и дарило тихую радость, как крепость дуба или прикосновение к прохладному камню в жаркий день.

Но сегодня все было по-другому. Он не ощущал ничего. Колосья просто царапали его ладони, и это раздражало. Джеремайя сжал кулаки и сунул руки в карманы. И в этот момент он понял, что совершил. Он не хочет и не может продолжать эту пытку.

Неважно, что поля останутся несжатыми. Неважно, что дома его ждут жена и дочь. Неважно даже то, что его сын не вернется в этот мир, что бы Джеремайя теперь ни сделал.

Глаза ему слепила пыль.

Его слепило горе.

«Пора», – шепнул он сам себе. Он почувствовал, что решение, как дверца автомобиля, захлопнулось за ним, оставляя единственно возможную дорогу – к единственно возможному исходу. Мысль о самоубийстве не пугала и даже не удивляла его. В глубине души он с момента похорон сына понимал, что этот день когда-нибудь придет. Он боролся изо всех сил, но проиграл. И теперь точно знал это.

Джеремайя кинул прощальный взгляд на свои поля. Урожай в этом году будет хороший. Сильный порыв ветра качнул пшеницу, и Джеремайя с трудом устоял на ногах. Он пошатнулся, но прижал подбородок к груди, прищурился и повернулся спиной к ветру. Заложив руки в карманы, он поспешил к своему грузовику. Он уже почти бежал.

Джеремайя забрался в старый «форд» и повернул ключ. «У меня даже глаза болят», – подумал он. Смахнув слезы, он включил первую передачу и поехал прочь.

На трассе он не спешил, ехал медленно и сосредоточенно. Двухполосная дорога, петляющая среди пшеничных полей, была пуста. Он ехал, и ему казалось, что он разматывает длинную нить с катушки. Джеремайя чувствовал, как решимость крепнет с каждой минутой. Она толкала его вперед – так течение реки тащит за собой упавшее дерево прямо к водопаду.

Странно было думать, что конец уже близок. Джеремайя все просчитал. Он обдумывал свое решение снова и снова, выискивал все пробелы, слабости, признаки того, что все можно изменить. Решение несло в себе облегчение, страх, печаль, даже гнев. Джеремайя крепко держал его в уме – словно камень