Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

отдела сведений по продовольственному снабжению, и не только в Одесской губернии, но и в других сопредельных областях. Работа не пыльная, но весьма ответственная. Работа в режиме «военного коммунизма», породившего продразвёрстку и запрет частной торговли, что спровоцировало нехватку продовольствия и голод среди гражданского населения не только в провинции, но и в крупных городах, включая Москву и Петроград. Сотрудники особых комиссий, выполняя наложенные на них обязательства, работали в тесном контакте с продотрядами и комитетами крестьянской бедноты (комбедами).

Опродкомгуб не был военной организацией, но в то же время её сотрудники несли бремя воинской повинности.

Из личного дела сотрудника Опродкомгуба Константина Паустовского, которое приводит в своей статье «Одесские журналисты в Опродкомгубе в 1920–1922 гг.: по материалам ГАОО{89}» Елена Леонидовна Яворская{90}, следует, что он «состоит на действительной военной службе в Красной армии и пользуется всеми правами и преимуществами военнослужащего».

Известно, что Паустовский был принят на работу в Опродкомгуб по рекомендации заведующего информационно-издательским отделом З. И. Дайна, являвшегося до прихода красных в Одессу руководителем одной из подпольных большевистских организаций в городе. В чём и в каком ранге заключалось их знакомство – неизвестно. Вполне возможно, что при поступлении в Опродкомгуб ему помогло то, что Паустовский указал в анкете, что он уже работал в системе Наркомпрода, заведуя информационным бюро Транспортного управления Наркомпрода УССР. А значит, он уже свой человек! И даже несмотря на то, что был «подобран» в «белой» Одессе. А вот в самой анкете Паустовскому пришлось немного слукавить, так сказать, публично выставить своё негативное отношение к царю-батюшке: «…был уволен из гимназии за неблагонадёжность в 1911 г. в Киеве, по образованию – я юрист. Я журналист, работал несколько лет в кооперативных изданиях в Москве, сотрудник “Новой жизни”»{91}. Конечно, «уволен из гимназии» и «юрист» было, мягко говоря, – неточностью в анкете.

Вместе с Паустовским на работу в отдел пришли не только многие из тех, кого он уже знал по редакции «Современного слова», но и те, с кем уже потом предстоит сотрудничать в «Моряке», – Евгений Иванов, Василий Регинин, Илья Ильф, Александр Гюль-Назарянц, Вера Инбер, Яков Лифшиц…

Рутинная работа в Опродкомгубе тяготила Паустовского.

«Я совершенно не создан для службы, – отметит он в своём дневнике 1920 года, – для канцелярщины, для сидения за столом»{92}.

Впрочем, Паустовского тяготит не только работа в Опродкомгубе, но и само пребывание в Одессе. Нарастающий голод и красный террор, проводимый Одесской губернской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем (ОГЧК), возглавляемой чекистами Станиславом Реденсом[13], чуть позже Владимиром Яковлевым[14] и Максом Дейчем[15], к лету 1920 года приобрёл масштаб истинного бедствия. Смерть становилась привычным явлением в круговороте городских будней.

Именно тогда Паустовский отметит в дневнике:

«В нашем положении – выгоднее всего – это ждать смерти. <…> Теперь впервые я всё чаще и чаще встречаю на улицах умирающих людей. Выпитые глаза, трупный цвет рук и лица, трясущаяся голова, забитая, неизлечимая тоска в глазах. Тоска неизбежного смрадного и потому бесконечно горького конца»{93}.

И даже при таких обстоятельствах Паустовский не прекращал работу над «Мёртвой зыбью». Сохранившийся текст 1920 года больше напоминает пометки, как в записной книжке, «разбавленные» художественным текстом.

16 декабря 1920 года Паустовский запишет в дневнике:

«Часто приходит ко мне желание писать – писать дни и ночи напролёт, лишь изредка отрываясь и глядя в туманный зимний сад или спускаясь к чёрно-зелёному, покрытому льдами у берега морю. И думать о тех, кто прочтёт эти строки, написанные мной. О далёких друзьях в Москве, в России. Но это желание вянет, комкается в жизни от ежедневного хождения в какой-то дурацкий Окружкомгуб, от усталости, холода, таскания обедов и тысячи мелочей! А жизнь уходит. Ленивый раб, зарывший талант свой в землю»{94}.

Весной – летом 1920 года Одесская ГЧК раскрыла ряд подпольных белогвардейских организаций, действовавших в городе и желавших повторения сценария августа 1919 года, в том числе и так называемую врангелевскую группу «Азбука», занимавшуюся разведывательной деятельностью.

Приехавший в Одессу в июне 1920 года почётный чекист, основатель ВЧК и нарком внутренних дел РСФСР Феликс Дзержинский, одобрив работу чекистов, потребовал ужесточения действий «чрезвычайки» в борьбе с разрастающейся контрреволюцией. В Одессе, и без того утонувшей в облавах и арестах, началось повальное задержание бывших царских чиновников и белых офицеров без разбора их причастности к контрреволюционной деятельности. Так, в камерах Одесской ГЧК оказался и бывший офицер царской армии, успевший в силу ряда обстоятельств послужить и Белому движению, писатель Валентин Катаев.

К концу 1920 года на фоне разгрома Южной армии барона Врангеля в Крыму в Одессе прокатилась новая волна расстрелов бывших белогвардейцев.

25 ноября 1920 года Паустовский запишет в дневнике:

«Встретили арестованных – около двух тысяч. Врангель разбит. Радиостанция приняла радио с “Адмирала Корнилова” об оставлении Феодосии и Севастополя. Удерживаются в Ялте. Последний акт трагедии. Громадный народ умирает в тоске, как больной заброшенный зверь»{95}.

Тоска и чувство безысходности в слове, внутренней душевной трагедии и неизвестности в завтрашнем дне.

Паустовский проработал в Опродкомгубе до апреля (по другим сведениям, до июня) 1921 года, хотя в «списках сотрудников, снятых с довольствия по сокращению штатов», значился ещё до октября{96}.

23 июня в одесской газете «Моряк», в её 100-м юбилейном выпуске, появилась первая публикация Паустовского – романтично-лирическое стихотворение без названия, подписанное инициалами «К. П.», первые строки которого звучали так:

Вы помните, – у серого «Камилла»

Ныряли чайки, словно хлопья снега,

Как чешуя, вода в порту рябила,

И по ночам слепительная Вега.

Почему Паустовский дебютировал в газете именно со стихотворения, а не с рассказа или, скажем, очерка, да ещё и скрывшись за инициалами, сказать сложно. Возможно, не пожелал привлекать к себе внимание («К. П.» так и останется авторской подписью Паустовского в «Моряке»). А может быть, следуя когда-то данному Буниным совету, попросту не пожелал выставлять себя поэтом{97}. И в этом последнем предопределении есть своя логика. Ведь до этого стихотворения Паустовский ничего из своей лирики в печати так и не опубликовал.

В какой-то степени переход Паустовского в газету «Моряк» вовсе не был случайностью и был предопределён рядом обстоятельств. Во-первых, к июню 1921 года Опродкомгуб полностью свернул всю издательскую деятельность, а это уже говорило о том, что в данном случае информационно-издательский отдел превращался в некую абстракцию, и