Последнее интервью - Бэлла Алексеевна Куркова

заработанные тяжким трудом. Но они все-таки в чем-то себе отказывали. А я чувствовала себя свободной. Если я видела какую-то бирюльку в Магадане, я, конечно, ее покупала, не размышляя: дорого это, не дорого. Мне еще не на что было копить. В моих мозгах был еще полный раздрай. В каком городе я буду жить? Может быть, я останусь на Чукотке…

У меня был ящичек в стареньком столике. Я выдвигала его и совала туда деньги, когда мне приходили командировочные.

Один раз я сидела на Айоне 31 день. Пурга длилась столько. Это жуть, это вообще сдохнуть можно. Ни одной книжки нет. Оленина, правда, была, и чай был. А так просто заняться нечем. И пурга такая, что тебе не выйти. Валила сразу с ног. Только лапу протягиваешь из двери, чтобы снегу набрать немного, умыться. Потому что через месяц, когда приехали наконец после этой пурги на Чукотку, то есть в Певек, мы прямо, по-моему, грязь вместе с кожей смывали. Ко всему относились нормально.

Командировочные как выдавались? Я звонила и говорила:

– Я улетаю в командировку туда-то.

Когда приезжала, говорила:

– Я приехала из командировки такого-то.

Никаких документов. Мне тут же присылали командировочные, количество дней они сами вычисляли. Если был билет на самолет, то оплачивали и билет, в общем, все было без всяких формальностей, все – на доверии. Никому в голову не приходило, что кто-то может соврать, удлинить себе командировку или еще что-то. Я могла слетать, наверное, в Ленинград и вернуться, но это было как-то неудобно. Все было по-честному. Я пишу статьи, а их надо отправлять телеграфом. За каждое слово брали по 30 копеек, я расплачивалась. А потом в конце месяца мне приходили все эти деньги за отправленные телеграфом большие статьи. Целую полосу я иногда посылала. И все телеграфом. Для телеграфа это был большой доход.

Все было хорошо в Певеке, но меня донимали крысы. Они не откусили от меня ничего, но по мне они ходили. Ты просыпаешься ночью, а у тебя в ногах шевелится живая крыса и еще своими глазищами на тебя смотрит. Ты вскакиваешь и в 50-градусный мороз несешься как угорелая, босиком по снегу в одной ночной рубашке к соседям.

Крысы приходили и приходили. По две штуки иногда. Я кидалась в них книжками. Я даже не понимаю, чем им так понравилась моя комната. Или, может, остальные соседи просто не обращали на это внимания. Ночью они приходили, эти крысы. И днем иногда приходили, когда я тихо работала.

В один из дней было назначено совещание в райкоме, на которое приехал очередной магаданский босс. На этот раз – председатель Совнархоза Юрий Вениаминович Чугуев. Как раз накануне его визита очередная крыса заявилась ко мне в барак. Чугуев сам подошел ко мне познакомиться, прочитав какую-то статью в «Советской Чукотке» о ремонте горного оборудования. Он хотел поделиться мыслями по поводу этой статьи. Я говорю:

– Ладно, мысли-то мыслями. А вы поглядите, в каких условиях живут люди. Вот давайте, приходите вечером в мой барак.

Юмор заключается в том, что он согласился. И вечером целая толпа явилась. Они все высокие были, и я запомнила, как они сгибались, чтобы войти в коридорчик барака моего. Я для начала показала помойку, которая выше крыши уже была. И показала туалет, дверь которого была отдельно. Страшнее этого туалета я никогда ничего не видела. Вот во время войны на станциях были страшные туалеты, когда мы перемещались с мамой. Так вот, это выглядело еще страшнее. Чугуеву я рассказала, как ночью в ногах у меня ночевала крыса живая.

Он переночевал в Певеке. А с утра обошел все остальные бараки. Тогда был, наверное, поставлен вопрос о том, что надо здесь создавать другой город. Поэтому, я думаю, есть моя вина в том, что изменился Певек. Я заставила этого Чугуева, который крупный человек был по тем временам, занимал большой пост, пройтись по баракам. Может быть, они тогда и приняли это решение. Потому что довольно быстро после моего отъезда исчез лагерный Певек. Южаком сдуло его. И настроили там какие-то пятиэтажки, да еще раскрасили в разные цвета. Смотреть тошно. Но надеюсь, что мыс сохранился, сохранились сопки. Сопки-то не срыли, я надеюсь. И Ледовитый океан никуда не делся.

Шаман на лопатках

Пока в моем бараке боролись с крысами, я отправилась в командировку на Зеленый мыс. Барак стали чинить. Все мои пожитки забрали Подберезные. Все, кроме ящиков с картошкой. Картошку украли.

Зеленый мыс – это место на границе Чукотки и Якутии, где должны были очередной золотой прииск открывать мой любимый Муляр и мой любимый Гена.

Я застала их сидящих у костра, в телогрейках, в которых обычно зэки работали. На улице было прохладно. Котел висел. И они из осетра варили уху. Называлась «тройная уха». Какие-то куски они поварят, поварят, выбрасывают. Потом вторая порция кусков рангом пониже идет в котел. Ее поварят – и тоже выбрасывают. И только в последнюю очередь какие-то, видимо, совершенно роскошные куски отправляются в суп. И вот это потом вместе с картошечкой заправляется какой-то зеленью. Где они брали эту зелень? Непонятно. Уху они эту с удовольствием уплетали. Я же рыбу ела только соленую, свежую – никогда, ни в каком виде, ни в жареном, ни в вареном не ела. Поэтому меня не заинтересовала эта уха. Хотя они всячески уговаривали меня попробовать это особое блюдо.

Мы поговорили о том, что здесь будет, на новом месте. Муляр мне показал новое пространство, которое будет введено в строй как предприятие.

И тут Гена, парторг молодой, мне говорит:

– Бэла, вот, возьми большой пакет. Я на помойке в Певеке нашел, видимо, какой-то архив выбросили. Посмотрел, тут про Пугачева.

– Про Емельяна, что ли?

– Нет. Про другого Пугачева, который советскую власть устанавливал в Певеке.

– Ну да?

– Делай с этим архивом что знаешь. Здесь все протоколы от руки написаны Наумом Пугачевым. Он партийные собрания проводил прямо на берегу. И все, что происходило в его жизни, записывал. Там дневники, письма сохранились. Вот тебе целая пачка – пиши.

Я вернулась, написала то, что надо было: про промприборы, про ремонт горной техники. И села разбирать архив. У Наума Пугачева был жуткий почерк. Каракули страшные. Читаю и представляю себе: человек разводит костер на берегу Чаунской губы. Собирает людей… Наума Пугачева из Владивостока как посланца партии отправляют сначала в Анадырь. Устанавливать советскую власть на Чукотке. Он по морю добирается туда, потом через