К.С. Петров-Водкин. Мировоззрение и творчество - Татьяна Павловна Христолюбова

прекрасные богини, предоставляя ему символический выбор между мечом и книгой (символами жизни активной и созерцательной) и цветущей оливковой ветвью (символом наслаждения), то на картине К. С. Петрова-Водкина данные атрибуты отсутствуют, а от романтичного пейзажа остались лишь каменные горы с дымящимся вулканом. Аллегория Рафаэля была переосмыслена художником в философском ключе в соответствии с проблемами современной ему эпохи и характерных для нее эсхатологических идей.

Стоит заметить, что образ вулкана был важной составляющей частью художественной картины мира К. С. Петрова-Водкина. Несмотря на то, что в живописных работах художника он не получил широкого распространения, вулкан упоминается в его литературных произведениях. Так, например, действующий вулкан изображает К. С. Петров-Водкин в своей повести для детей «Аойя» (1914), а также в автобиографическом произведении «Пространство Эвклида» (1932). К. С. Петров-Водкин описывал вулкан восхищенно, художник видел в нем проявление могучих планетарных сил земли, к которой он испытывал трепетные чувства.

Любопытно, что образ вулкана возникает и у «скифа» и символиста Андрея Белого, с которым К. С. Петров-Водкин был хорошо знаком. Так, в своей статье «Будущее искусство» (1910) А. Белый сравнивал творческий процесс с извержением вулкана, сопоставляя продукты творчества — с пеплом и магмой, а процессы творчества — с текучей лавой. Философ сетовал на то, что художнику, закрепляющему творческий процесс в форме, приходится «приказывать себе видеть в пепле и магме самую лаву»[434], что, по его мнению, негативно сказывается на состоянии искусства в целом. Таким образом, можно предположить, что к моменту написания картины «Сон» К. С. Петров-Водкин был знаком с данной идеей А. Белого и создал свое произведение во многом под воздействием этой концепции: вулкан остыл и творческая деятельность по изменению мира прекратилась вместе с ним, погрузив в сон творца; и только две музы неизменно пребывают рядом с ним, ожидая пробуждения.

Интересную философскую концепцию сна можно встретить у Р. В. Иванова-Разумника, также хорошо знакомого К. С. Петрову-Водкину еще до создания Вольной философской ассоциации. В своей работе «Оправдание человека», состоящей из «ряда докладов на темы философии и культуры, прочитанных в Вольной Философской Ассоциации в 1919–1924 годах»[435], однако так и не опубликованной, известной по воспоминаниям и черновикам и хранящейся предположительно в США, Р. В. Иванов-Разумник размышляет о нахождении человека между сном и явью. Метафоры сна и яви, по мнению философа, восходят к Ветхому Завету. Так, согласно библейской истории, человек первоначально пребывает под защитой и покровительством Бога: так ветхозаветный Адам создан Богом по образу Своему, и даже изгнанный из Рая, Адам продолжает оставаться, по мнению философа, с-Ним (буквально «сон» — «с-Он»). Таким образом, Р. В. Иванов-Разумник характеризует «богоотцовство» как «полное, безраздельное подчинение человеческой воли <…> воле Божией»[436]. Принесший людям «свет» Христос также требует от своей паствы полного подчинения и продления своего сна, заставляющего человека забыть о своей собственной воле или помнить о ней как об источнике зла и «спасаться от нее под сенью Господней»[437]. Согласно теории «скифа» Р. В. Иванова-Разумника, Ветхий Завет и Новый Завет, представляющие собой принципы «богоотцовства» и «богосыновства» соответственно, должны быть заменены новым принципом — «богобратства». То есть, «восхождением человека к Богу на равных»[438]. Согласно данной концепции, человек сам выбирает, «спать ему или бодрствовать, забыться или бытийствовать»[439]. Следует заметить, что идея эта перекликается со словами Н. А. Бердяева о том, что «христианство как религия воспитания и опеки несовершеннолетних, как религия страха соблазнов для малолетних вырождается и мертвеет», а Бог ждет от человека «такого откровения свободы, в котором открываться должно непредвиденное самим Богом»[440].

В. Г. Белоус, ссылаясь на конспект доклада Р. В. Иванова-Разумника «Проблемы личности», отмечает: «Если сон — это бытование в мнимом, иллюзорном, абстрактном, балансирование на грани между жизнью и небытием, то явь (буквально: я-в) означает самодостаточное, осмысленное существование внутри самого бытия»[441]. Р. В. Иванов-Разумник ждал пробуждения «нового человека» с индивидуальным сознанием и волей. Такое пробуждение, по мысли философа, должно было привести к революции, однако когда стало очевидно, что это не удалось, Р. В. Иванов-Разумник отправил «нового человека» «идти одиноким маршрутом, надеясь встретить на этом пути столь же одиноких, но уже зрячих духовных странников»[442].

Таким образом, можно предположить, что и данная концепция, несмотря на более позднюю фиксацию в письменных источниках, могла найти отражение в картине К. С. Петрова-Водкина «Сон». Спящий юноша может олицетворять собой человека «старой» формации, готового в любой момент проснуться и стать «новым человеком», способным воплотить принцип «богобратства», стать революционером и будить других. Художник оставляет вопрос открытым: какой выбор сделает человек — спать и пребывать в неведении или бодрствовать и творить самому?

Хочется добавить, что данная религиозно-революционная концепция противопоставления сна и яви Р. В. Иванова-Разумника находит отражение и в других полотнах К. С. Петрова-Водкина. Так, например, спящий младенец на таких картинах как «1918 год в Петрограде» (1920), «Спящий ребенок» (1924), «Утро в детской» (1925), «Первая демонстрация (Семья рабочего в годовщину Октября)» (1927) и «1919 год. Тревога» (1934), а также на иконах «Мадонна с младенцем» («Пробуждающаяся») (1922), «Мадонна с младенцем» (1923) и др. может символизировать «нового человека», порожденного свершившимися в стране революциями, еще спящего, набирающегося сил, но готового в скором времени проснуться и изменить мир своей волей.

4.2. Семантика мотива смерти в творчестве К. С. Петрова-Водкина

Следует заметить, что спящий ребенок ассоциируется в творчестве К. С. Петрова-Водкина не только с мотивом сна, но и с «женской» темой рождения и материнства, противостоящей цепочке мужских образов, несущих в себе мотив смерти. Говоря о мотиве смерти в творчестве К. С. Петрова-Водкина, следует рассматривать его не только в философском аспекте, но и в религиозном, поскольку христианство (как и все мировые религии) утверждает существование нематериальной души и имеет учение, описывающее то, что происходит с человеком после смерти. Помня о религиозности К. С. Петрова-Водкина с одной стороны и увлечении научными открытиями с другой, следует также учитывать религиозные аллюзии, сопутствующие в творчестве художника этому мотиву.

Мотив смерти в 1911 году в творчестве К. С. Петрова-Водкина открывает картина «Мальчики», трагическая семантика которой была проанализирована в предыдущей главе. Также мотив приближающейся смерти можно увидеть в эскизе к ненаписанной картине с говорящим названием «Гибель (Ураган)» (1914), на котором схематично изображены три обнаженные фигуры, спасающиеся от разбушевавшейся стихии, от которой еще никто не погиб, однако грозное название позволяет предположить трагический исход. К произведениям, косвенно содержащим в себе аллюзию темы смерти, можно также отнести «Землетрясение в Крыму» (1927–1928) — картину, основанную на реальных событиях, очевидцем которых стал в сентябре 1927 года сам К. С. Петров-Водкин, отдыхавший со своей семьей в Коктебеле. На полотне изображены люди, в спешке покидающие дома во время землетрясения. Интересно, что фигуры женщин представлены более спокойными по сравнению с