Грустная книга - Софья Станиславовна Пилявская
Грустная книга читать книгу онлайн
«Что видишь, то и пиши, а что не видишь – писать не следует». Софья Станиславовна Пилявская не случайно выбрала эти слова из «Театрального романа» Михаила Булгакова эпиграфом для своей «Грустной книги». Почему грустной? Потому что другой она быть и не могла: Пилявская родилась в 1911-м и дожила до 2000-го. В ее судьбу вместился весь страшный XX век, который ее не щадил, бил наотмашь: арест отца в 1937-м, война, потеря близких. Но в этой женщине было столько достоинства, благородства, столько мудрости и стойкости, что сломить ее веку-волкодаву не удалось.
Пилявская действительно писала только о том, что видела. А видела она многое и многих. Елена Сергеевна Булгакова, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, Иван Михайлович Москвин и многие другие предстанут перед вами живыми людьми. Пилявская расскажет, как Москвин спас труппу театра, оказавшуюся в Минске накануне оккупации, как мхатовцы выкрали из вагона с зеками репрессированного Николая Эрдмана, как она по просьбе Книппер-Чеховой стирала смертную рубаху Антона Павловича, как после ареста ее отца Станиславский не дал уволить ее из театра, где она прослужила до конца жизни, сыграв множество ролей.
Это книга грустная, но не безысходная. Потому что она о людях, у которых было творчество, а значит, они знали, для чего живут.
Уж не помню как, но он решил: если я принята в театр, то меня необходимо представить Нине Николаевне и Василию Ивановичу. И вот мы идем по тропинке, соединяющей дачи. Вадим Васильевич рассказывает мне, что у них еще не дача, а изба-пятистенок, недостроено крыльцо и нет террасы. Я слушала не очень внимательно – волновалась: сейчас увижу Качаловых.
Нина Николаевна была в доме, а Василий Иванович сидел в «саду». Сада тоже еще не было: сосны, березы, кусты. Сидел Василий Иванович на каком-то строительном материале.
Встретили меня ласково. Помню, меня удивило, что Вадим Васильевич называл отца Васей. Нина Николаевна говорила с нами из окна, меня узнала по весеннему экзамену, о чем-то спрашивала, звонко, весело смеялась.
Потом, очарованную таким знакомством, Вадим Васильевич препроводил меня к Богдановичам.
Это была моя первая встреча с Вадимом Васильевичем Шверубовичем. Потом был большой перерыв – Шверубович тогда работал в Ленинграде у Акимова. Осенью, кажется, 1932 года Вадим появился в Художественном театре в должности заместителя заведующего постановочной частью, то есть заместителем Ивана Яковлевича Гремиславского.
С тех пор началась наша дружба с Вадимом.
Часть III
1931–1941 годы
В конце августа я пришла на сбор труппы и, трясясь от волнения, сидела в зрительном зале у входа в амфитеатр, ожидая вызова к режиссерскому столу для представления присутствующим – всем, кого я до этого дня видела только издали или знала понаслышке. Они и те, кто невидим зрителям, и составляли Художественный театр.
Когда заполнился партер, ко мне подошел Михаил Михайлович Яншин, представился, напомнив нашу встречу в лесу, сказал ободряющие слова (теперь уж не помню какие) и в этот страшный для меня момент взял меня под свою опеку.
В те годы молодых людей, принятых в театр, при первом знакомстве не встречали аплодисментами, как теперь (за что?), а пристально рассматривали, вежливо приветствуя кивком головы. Это теперь на сбор труппы приходят далеко не все актеры, а тогда в зрительном зале бывал весь состав театра, поэтому путешествие к столу, где зав. труппой называл твое имя, для нас, новичков, было большим испытанием. (И я всегда буду благодарна Михаилу Михайловичу Яншину за помощь в тот трудный день.)
Сезон открывали 1 сентября «Воскресением». Этот спектакль обычно играли два дня подряд – так было легче Василию Ивановичу Качалову, выступавшему в сложнейшей роли – «от автора».
После торжественных речей во время сбора труппы ко мне подошел старший помощник режиссера Николай Николаевич Шелонский и повел меня в репертуарную контору. Шли мы по заветному коридору, затянутому серым сукном, к директорской ложе и дальше, между декорациями по узкому проходу, где на сцену и во двор вели небывалой высоты двери, – в закулисную часть. Здесь внизу была служебная дверь во двор, на которой висела табличка с надписью «Посторонним вход воспрещен».
Репертуарная контора и женские грим-уборные были на втором этаже, куда вела лестница в два марша. Между первым и вторым этажами на площадке вывешивали во всю стену расписания репетиций, составы спектаклей, репертуар, все распоряжения, приказы и благодарности.
В репертуарной конторе тогда царили три дамы: Анурина, Чуйкова (жена И. М. Раевского), а также машинистка Н. Н. Шелонская.
Николай Николаевич представил меня. Мне было сказано, что я должна быть в зрительном зале на репетициях народных сцен в «Фигаро» и очень внимательно следить за всем, что вывешивается на доске. Сегодня я вызываюсь для встречи с Евгенией Николаевной Морес на предмет ввода на роль ребенка в сцене «Этап» (спектакль «Воскресение»). В день спектакля я должна внимательно следить за сценой «Посетители в тюрьме», а потом быть готовой к «Этапу». Пропуск на спектакль мне даст Федор Николаевич Михальский.
Очень скоро появилась Евгения Николаевна Морес и увела меня в дальнюю женскую грим-уборную, где сначала сама кричала ребенком, а потом слушала, как орала я, от старания спускаясь до баса. Но через некоторое время я уразумела, что от меня требовалось, и дело пошло на лад.
Евгения Николаевна Морес замечательно играла мальчишку в картине «Деревня» в этом же спектакле.
Три дня до открытия сезона я ходила на все репетиции, проходившие на сцене, и, сидя в полутемном зрительном зале, не верила, что скоро и я буду стоять там.
1 сентября, за полчаса до начала, я была в конторе у Федора Николаевича Михальского и никак не могла пробиться сквозь толпу жаждущих. Я видела, как за пропуск люди протягивали рубль, и, когда меня наконец «прибило» к заветному барьеру, я тоже протянула рубль, увидела смеющиеся глаза Михальского и услышала серьезный голос: «Вы же служите у нас, зачем же деньги? By компрэнэ?»
«Воскресение» я уже видела, но в этот особый для меня вечер сердце у меня прыгало, когда я села на ступеньки бельэтажа. Мне указали, за кем из тюремных посетителей следить. В антракте перед четвертым актом я была за кулисами на женской половине. Вскоре пришла Морес и повела меня на сцену, где за декорацией я должна была «играть» свою первую роль. Она точно указала мне место и после каких слов и действий на сцене я должна начинать крик. Затем она опять отвела меня на женскую половину, сказав, что еще рано – кричать надо в самом конце спектакля.
Мне все казалось, что я могу опоздать. И вскоре после начала последнего акта я на цыпочках пошла по лестнице к сцене и увидела Василия Ивановича Качалова, сидящего на диване под зеркалом у дверей, ведущих на сцену, а вокруг него на полу и на ступеньках лестницы – толпу «кандальников», занятых в «Этапе». Я невольно остановилась, не зная, куда ступить. Меня заметили. Василий Иванович, наклонясь к кому-то, о чем-то тихонько спросил и вдруг обратился ко мне: «Софья Станиславовна, пожалуйте к нам, вам еще рано». Я не уверена, что Василий Иванович узнал меня, но такими они были – наши драгоценные «старики». Конечно же, он хотел меня ободрить, понимая мое состояние. Не помня себя, я присела на краешек дивана. Они о чем-то разговаривали, но больше слушали Василия Ивановича. Раза два он сказал мне: «Вам еще рано, не спешите, сначала я пойду, а вы – с ними». (Василий Иванович был занят со второй половины акта, все самое трудное он уже сыграл и теперь мог немного передохнуть.) Я боялась на него смотреть, но все-таки увидела, что стекла пенсне обведены серо-голубой краской, грима-тона на лице не было.
Василий Иванович пошел на сцену,
