Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

13 февраля 1950 года вместо «Красного мака» на сцене Большого шло «Лебединое озеро». Мао прислал на сцену корзину белых гвоздик.

Во время оттепели лидеры зарубежных стран зачастили и в Москву, и в Большой. С гостями в ложе почти всегда был Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, который, в отличие от Сталина, любившего оперу и балет вполне искренне, от искусства был далек. Как-то на приеме в сердцах пожаловался Плисецкой: «Как подумаю, что вечером опять “Лебединое” смотреть, аж тошнота к горлу подкатывает. Балет замечательный, но сколько же можно. Ночью потом белые пачки вперемешку с танками снятся…» Танки были важнее.

В 1982 году, когда было объявлено о смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева, вместо трансляции хоккейного матча «Спартак» – «Динамо» (Рига) по телевизору показывали «Лебединое озеро». В августе 1991 года, в день, когда ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению) попытался сместить Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева и взять власть в свои руки, целый день показывали «Лебединое».

А какой спектакль больше всего запомнился самой Плисецкой? Оказывается, тот, что прошел в 1959 году в Пекине. Тогда с размахом праздновали 10-летие образования КНР, Никита Сергеевич еще не рассорился с товарищем Мао, и в Поднебесную отправился внушительный культурный десант: «Собрались все народные артисты СССР – и из Большого, и из Кировского, все было очень представительно, – вспоминала Плисецкая. – И мне надо было танцевать “Лебединое” с ленинградцем Константином Сергеевым. Кстати, он меня завалил на поддержках несколько раз – ну что, ничего не поделаешь. Но главное – дирижирует Евгений Светланов. Репетиций не было никаких, а он же дирижер не балетный. Мне-то темпы не важны, я любой все равно поймаю – быстро ли, медленно, слух у меня, кажется, есть. Даже если меня специально захотят “поймать”, я все равно в такт попаду. Но то, что предложил Светланов, превзошло все. Оркестр у него звучал не медленно или быстро, как это бывает в балете, – он звучал удивительно мощно, насыщенно. Светланов играл так, как он чувствовал Чайковского. Рассказать это невозможно, это был их диалог с Чайковским. Особенно я была потрясена в третьем акте, который начинается трубами – выход Одиллии. Пауза. И вдруг – целый взрыв звуков в невероятном темпе. А я успела. Это было страшно эффектно. Дальше, уже в финале, идут туры по кругу, и он задал такой темп! Я начала круг и подумала: “Или насмерть, или выжить!” Вышло! И какой был успех. Я была в восторге. Это было воистину творчество. Дальше ничего такого в моей жизни не было – Светланов же балетами не дирижировал». А в дневнике потом записала, что китайские зрители Одетте хлопали, а Одиллии – нет. И пояснила: «Она отрицательный персонаж (коммунистическое воспитание)».

И еще несколько спектаклей назвала Майя Михайловна среди самых запомнившихся и впечатливших – ее саму, публику и… компетентные органы. Это были «Лебединые», которые давали в Большом, когда основная труппа уехала на гастроли в Лондон, а Плисецкая осталась в Москве. Она потом признавалась, что никогда уже так не танцевала, как в те несколько вечеров. Накануне министр культуры Екатерина Фурцева просила, чтобы успех был не слишком громким, но кто может усмирить Майю, когда ею завладела стихия? Зал ревел и неистовствовал, многочисленные агенты КГБ в штатском мешали зрителям аплодировать (это были не просто аплодисменты, а долгие нескончаемые овации), а на следующий день многих вызывали на Лубянку на «профилактические собеседования». Но никто не сдался – ни Плисецкая, продолжавшая выступать на пике своих возможностей, ни публика, продолжавшая неистовствовать и забрасывать свою любимицу цветами, ни спецслужбы, рьяно исполнявшие свой долг, как его тогда понимали.

В 1959 году, когда Плисецкую наконец-то выпустят за рубеж и гастроли в США сделают ее, пожалуй, самой знаменитой балериной мира, Джон Чармэн в газете «Дэйли ньюз» напишет: «Один из самых потрясающих вечеров в моей театральной жизни я пережил вчера в Метрополитен-опера, когда Большой театр показал полную (без сокращений) постановку “Лебединого озера”. Я не могу представить, как можно вложить больше мастерства, вкуса и красоты в балетную постановку. У меня есть дьявольское подозрение, что Юрок, импресарио, который привез Большой театр и представил его в лихорадочном дебюте на прошлой неделе, просто контрабандист. Вчера он, должно быть, контрабандой привел в оперный театр совершенно новую группу русских, которые не имеют ничего общего с теми тружениками, которые в поте лица своего с кровью отработали премьеру “Ромео и Джульетты”. Девушкой-лебедем была Майя Плисецкая, одна из самых великолепных балерин, которую я мог бы сравнить только с Павловой. “Лебединое озеро” Большого театра представляет собой удивительный контраст с тяжелоруким, тяжелоногим, излишне загроможденным декорациями “Ромео и Джульеттой”». Этот отрывок из статьи, кем-то заботливо переведенный на русский язык для Майи Михайловны (которая, как известно, языками не владела), я нашла в ее личном архиве. Она хранила его всю жизнь – может быть, как напоминание о том, когда именно она вышла из тени гениальной Джульетты Галины Улановой?

А вот ее постоянный партнер в «Лебедином» Николай Фадеечев больше всего запомнил совсем другой спектакль – не «политический», а рядовой, во время которого что-то пошло не так: «С поддержками у нас никогда не было проблем. За исключением одного странного “Лебединого озера”. Перед лирическим адажио я склонился над Одеттой-Плисецкой. Она посмотрела на меня снизу, и вдруг нас разобрал безудержный смех. Откуда он взялся, ума не приложу: на сцене мы одни, все в полумраке, на нас направлен луч прожектора. Майя никогда не была из тех артисток, кто смешит партнеров во время исполнения. Тем не менее мы “раскололись”: кусали губы, скрипели зубами. Боялись, как бы публика не догадалась, что между Одеттой и Зигфридом происходит что-то не то. Но, к счастью, никто ничего не заметил. И мы как-то вырулили адажио до конца».

И еще одного Лебедя – совершенно неожиданного – станцевала Плисецкая у Мориса Бежара. После успеха «Болеро» и «Айседоры», где она танцевала соло, у хореографа появилась мечта – поставить балет, в котором был бы дуэт двух его любимых танцовщиков – Майи и Хорхе Донна. Так родился балет «Леда» (другой вариант названия – «Лебедь и Леда»). Бежар, обожавший встраивать в свои балеты этнические мотивы народов мира, использовал в нем японскую музыку и соединил греческий миф о Леде и Лебеде с японской легендой о рыбаке, влюбившемся в Лебедя. «Самое интересное в балете “Леда” заключается в том, что Лебедь – мужского рода, – рассказывал Бежар. – И Майя, которая каждый день в образе лебедя умирала на сцене, чтобы на следующий день возродиться