Любовь Овсянникова - С историей на плечах

Тогда мы жили предчувствиями всего этого — истин о человеке, встреч, песен и счастья от них.

Книги эти попадали в наши руки от местных книжников и уже были изрядно потрепаны, зачитаны до прозрачных уголков, что, казалось, только прибавляло им ценности. Чудные романы, такие светлые и идеалистичные, какими и могли быть только книги советского периода, человеколюбивого и оптимистичного по природе! А главное — каким языком они были написаны! Лучистым и благоуханным украинским языком, которым хотелось владеть и который должен был бы развиться и утвердиться в литературе. А сам автор нам представлялся похожим на своих героев — светлым прекрасным юношей, бесстрашным и пытливым. Я восторгалась им, его же стилем писала свои сочинения на выпускных и вступительных экзаменах, неизменно получая за них пятерки. Но нет, сейчас на смену ему пришел чудовищный галицкий суржик, сознательно изуродованный американизмами с одной целью — чтобы он был не похожим на другие восточнославянские диалекты. Одним словом, современным украинским писателям тот язык и не снился, увы.

Из ранней советской фантастики я еще успела прочитать книги И. Ефремова «Туманность Андромеды» и «Час быка», «Чаша Амріти» О. Бердника и «Чарівний бумеранг» М. Руденко, кстати, последним увлеклась так, что тогда же хотела перевести на русский язык, но тут мое студенчество окончилось, а с ним и вольница. Дальше пришлось работать, и у меня не то что на переводы, на чтение времени почти не осталось, надо было штудировать совсем другие книги — по профессии.

Не уводили романы молодой советской фантастики от жизни, а готовили к ней, чтобы сердца наши были чистыми, души — умными, руки — умелыми, чтобы мы умели мечтать и мечты превращать в дела. А условия для этого были.

Не скажу, что мы с мужем мало читали в зрелой жизни — просто меньше, чем в юности. И чтение наше немного изменилось — теперь его основу составляли не приключения и романтические сказки, а серьезная классическая литература социалистического реализма, в основном из толстых художественных журналов.

Правда, когда я ушла из науки, где мой рабочий день и час были ненормированными, и перестала употреблять свободное время на нужды технического творчества, то опять читала больше, но и все же к юношеским жанрам возвращалась редко. Помню последние, нормальные еще доперестроечные книги, которые были прочитаны. Среди них роман И. Шамякина «Атланты и кариатиды» о жизни советской интеллигенции, о судьбе, работе, проблемах семейной жизни главного архитектора крупного города Максима Карнача. По этой книге был снят фильм. Запомнились книги И. Герасимова «Пешие и конные» с типичными производственными проблемами, А. Рекемчука «Тридцать шесть и шесть», герой которой, Алексей Рыжов, уехал на студенческую практику на Печору изучать фольклор, а потом залюбовался краем и остался там на много лет — романтика. С удовольствием воспринимались «Пешие прогулки» Р. Мир-Хайдарова, даже неплохо написанное нарождающееся чтиво про теневую советскую экономику, где вспоминаются Гдлян и Иванов и ещё тот следователь, чьё интервью о расследовании убийства сотрудника КГБ в московском метро было напечатано в "Юности" в конце 80-х годов. Популярными были тогда книги С. Алексеева «Слово», «Крамола», «Рой».

Возврат к юношеским темам произошел после встречи с В. Головачевым, живую магию которого трудно было не ощутить. Он называл себя учеником Ивана Ефремова, совершенно безосновательно кстати, просто как теперь говорят — заманушничал, но все равно это толкнуло меня вернуться к произведениям прославленного мастера. Как раз тогда по заказу одного из издательств мы печатали книгу «Таис Афинская», и я перечитала ее, поразившись богатейшими сведениями из истории. Затем принялась искать других любимых авторов из своего детства и с радостью обнаружила необыкновенную плодовитость Олеся Бердника. Он успел написать много нового: «Вогняний вершник», «Лабіринт Мінотавра», «Зоряний корсар» и «Камертон Дажбога» — феерические сказки о красоте и высокости человеческого духа и силы воли, о божественности и великом предназначении человека.

Далеко шагнула фантастика за годы, в течение которых я не интересовалась ею. Книги самого виновника моих путешествий в прошлое В. Головачева тоже были насыщены и наукой и выдумкой, но казались лишенными романтической наивности, того альтруистического полета души и той необыкновенной легкости и красоты, которыми отличались книги О. Бердника. В них рассматривались проблемы, что тревожили нас, наше общество, а космос являлся лишь антуражем, привлекательным фоном, служащим одному — привлечению к ним читателей всех возрастов: от подростков до людей зрелых и мудрых.

Но продолжу рассказ об Олесе Берднике. За его жизненными перипетиями я, конечно, не следила и о его вольности в речах, расцененных как антисоветская деятельность, и о наказании за них не знала. Теперь же по роду деятельности я часто бывала среди издателей, а те, естественно, тесно сотрудничали с писателями, поэтому многое рассказывали такого, что тогда не публиковалось, что относилось к деталям их внутренней цеховой жизни. От сотрудников киевского издательства «Абрис» я узнала, что в последнее время Олесь Бердник переключился с фантастики на философские произведения, продолжающие традиции В. И. Вернадского. А в 1989 году и вовсе начудил: объявил о создании так называемой «Украинской Духовной республики», назначив себя ее президентом. Он даже выдвигал свою кандидатуру на Президентских выборах 1991 года на Украине, но занял предпоследнее место, и понял, что в большой политике ему делать нечего.

Значение этих сведений не очень тогда доходило до моего понимания.

Только после его смерти мне стало известно, что Олесь Бердник был ярым правозащитником. С конца 1976 г. наравне с Николаем Руденко и Львом Лукьяненко он являлся соучредителем украинской хельсинской группы. А позже прозрел и отошел от этих людей, покаялся в деяниях, нанесших урон его Родине. С тех пор, наоборот, старался загладить вину и принести больше настоящей пользы своему народу. В доказательство этого даже опубликовал покаянную статью в «Літературной Україне» (один из майских номеров 1984 г.) под названием «Вертаючись додому». В ней он писал буквально следующее: «Гельсінкський рух є творінням ЦРУ, а Руденко і Лук'яненко, якби в них була справжня мужність, давно зійшли б зі шляху антипатріотизму і добровільної самоізоляції».

Этот шаг, тем более совершенный в период, когда подступала перестройка и поднимали головы силы, жаждущие реванша за поражение в Великой Отечественной войне, свидетельствовал о настоящей, искренней переоценке ценностей настрадавшимся человеком, в преклонных годах переставшим бояться и решившимся на бунт против тех, кто поломал ему жизнь, долгие годы принуждая вредить своей стране. Так по крайней мере я это поняла, зная по рассказам старших земляков, как во время оккупации немецкие спецслужбы вербовали и затаскивали в шпионские сети наших подростков. Долгие десятилетия эти мальчишки, а потом мужчины, жили двойной жизнью. И не все из них могли позволить себе бунтовать и разоблачать поработителей душ, боясь как их, так и опасаясь своих.