Борис Соколов - На берегах Невы

Я улыбнулся.

— Вы правы, это ненаучный термин, однако, оставим как есть. Я часто думаю о великих людях прошлого. Думаю, с кем бы из них у меня могло быть сродство? Меня интересует сильное, во многом сходное сродство чувств. У меня часто бывают до боли реальные сны. Я живу в древней Греции, Я вижу Демокрита, я присутствую при встрече Демокрита и Гиппократа. Один из них — мечтатель, как я, другой — практический врач. Демокрит жил в Абдере, что довольно далеко от Афин. Он был уже средних лет. Его считали, кто — эксцентриком, кто — сумасшедшим. Поэтому друзья вызвали к нему Гиппократа, который к этому времени был уже знаменит. Таким образом, наш отец медицины пошёл в Абдеру и имел длительную беседу с нашим эксцентриком.

Я слушал с большим вниманием эту научную импровизацию.

— Вы можете представить себе, как они битых три дня обсуждают атомную теорию Демокрита? А его теорию, что человеческая душа состоит из атомов? Гиппократ возражал. Его диалектический ум отказывался принимать эту фантастическую теорию. Он очень торжественно спорил с Демокритом. Демокрит, который ко всему относился с юмором, защищал свою теорию. Через сотни лет моя теория получит подтверждение, говорил он.

С Демокритом бы я говорил на одном языке, но я не имею сродства с Гиппократом, и мы были бы чужие друг другу.

Мои встречи с Бартельсом были всегда событиями для меня. Он был настоящий учёный, с ищущим умом, с воображением, погружённый в научные исследования. Он знал всё, что было открыто в неврологии и психиатрии, включая иностранные публикации. Это он сказал мне о Фрейде и его, тогда сенсационном, учении. Бартельс не соглашался с Фрейдом. Он рассматривал Фрейда, как одностороннего учёного, готового не обращать внимания на противоречивые факты ради полноты своей навязчивой теории, — если мы примем фрейдистскую теорию, то получается, что человеческое существование не имеет смысла и цели. Оно бесцельно. Однако мы знаем из всей эволюции и, в частности, из духовной эволюции, что во всём есть цель: в видах, в особях.

Несмотря на его ко мне дружеское поведение, я никогда не был убеждён, что он, в действительности, привязан ко мне. Я всегда чувствовал, что я ему, как подопытная морская свинка, объект психологических и телепатических наблюдений. У него не было других друзей, с которыми он мог бы говорить свободно. Однажды я спросил его, одинок ли он. Он лишь добродушно усмехнулся.

— Мне не нужны друзья. Целый мир, его прошлое и настоящее — мои друзья. Мне не нужна любовь — наука моя любовь, моя вечная любовь, которой посвящена моя жизнь.

— Но женщины? — спросил я.

— Может ли женщина воодушевлять так, как наука? Такая не существует и не может существовать.

Я узнал, что ему 32 года и что он из Киева, где жили его родители. Его отец был врач и человек, подходящий ко всему с юмором. Бартельс видел родителей редко, пару раз в год, когда ездил в Киев тоже на пару деньков. Его родная сестра была замужем за его школьным товарищем, тоже врачом, ассистентом Киевского института микробиологии. Однажды он признался мне:

— Я всего лишь прохожий на этой земле. Я иду по жизни наблюдателем, меня не трогают человеческие трагедии и боль, и…, — добавил он, улыбаясь, — счастье».

Я протестовал:

— Как может теплокровный человек идти по жизни прохожим, наплевав на человеческие страдания?

— Только таким образом можно пересечь пространство и время. Человек, вовлечённый эмоционально в жизни своих друзей и соседей, является жертвой случая. Он принадлежит к настоящему, каждодневному существованию; он потерян в мелочах, издёрган человеческим действиями и противодействиями. Он раб событий. Только человек, свободный от привязанностей, индиферентный ко всему, и который сам ни в чём не участвует; может чувствовать себя личностью, человеком. Только человек, который успешно пересекает пространство и время, понимает своё предназначение — предназначение свободного человека. Человек может созреть только в нетронутом человеческим делами состоянии.

Я был запутан таким объяснениями, и ещё более — выводами, которые из этого следовали. Я спросил его:

— А ты сможешь остаться наблюдателем на этой земле?

— Я уверен, что смогу, я уже владею этой техникой.

Скоро я узнал, что он трагически заблуждался.

Был декабрь. Жестокие холода поглотили город. Полутораметровый снег покрыл улицы и крыши домов. Я доехал до кафе «Полтава» на трамвае. Бартельс передал, что мы должны встретиться. Это было маленькое кафе недалеко от Невского проспекта, часто посещаемое артистами и писателями. Тихое место, без распития и музыки. Я нашёл его в углу за столиком. Увидев меня, он поднялся и горячо потряс мою руку. Он никогда до этого так не делал. Он был, очевидно, возбуждён, его обычно недвижимые руки беспокойно двигались. Он заказал шампанского, и это ещё более удивило меня, так как он обычно не пил ничего кроме пива, одну-две кружки. Как только принесли шампанское, он начал говорить быстро, как в спешке. История, собственно, не была необычной, за исключением того, что касалась его лично.

Две недели до этого он был на благотворительном балу для медицинских студентов, который проходил в Большом зале здания Дворянского Собрания. Ему было скучно. Стоя у задней стены, и наблюдая танцующую толпу, он ругал себя за то, что пришёл сюда. Он уже повернулся, чтобы уйти, как натолкнулся на своего коллегу доктора Майкова, который был не один. С ним были две женщины: жена, которую он уже встречал, и другая женщина.

— Леонила Денисьева.

Майков представил его.

— Её муж, ты знаешь его, конечно, профессор Денисьев.

Профессор Денисьев был наиболее ненавистным и презираемым членом преподавательского состава. Одинаково грубый и с пациентами, и с коллегами, он был, однако, известным хирургом с большой практикой. Денисьеву было за 60 лет, и студенты за глаза звали его «мясником». Оперируя на больных, он не обращал внимания на их боль и страдания. Тем не менее, он был отличным хирургом, и его операции часто были блестящими. Бартельс смотрел на жену Денисьева. Их глаза встретились. «Да, да», — прошептала она.

— Это была фантастика, невероятно, — восклицал Бартельс, говоря об этой встрече с Госпожой Денисьевой. — Она читала мои мысли!

Я был скептичен:

— Слово «да», ещё не значит ничего.

— Ты не знаешь, — заявил он. — Она читала мои мысли, а я читал её мысли. Было сродство…. Я никогда никого не встречал, женщину или мужчину, с таким явным подсознательным сродством.

Он был в замешательстве. Он! Во время встречи с ней он не был способен произнести и слова и смотрел на неё как на привидение. Их молчание внезапно прервалось появлением мужа. Не обращая внимания на Майкова или Бартельса, он грубо сказал жене идти с ним домой и, взяв её за руку, просто толкнул её к выходу.