Александр Колпакиди - Суперфрау из ГРУ

Когда они были в Гуйлине, им стало известно, что Ноленс-Руг объявили голодовку. За обедом Агнес заявила, что тоже не притронется к еде.

— Этим ты им не поможешь, — заметила Урсула.

Может быть, это прозвучало слишком резко, потому что, вернувшись с прогулки, она не нашла Агнес, зато обнаружила ее прощальное письмо. Подруга вернулась в Шанхай, на прощание обвинив Урсулу в излишнем эгоизме — она-де слишком заботится о своем личном счастье, о своей семье, и вообще она не тот человек, каким должен быть революционер.

Прощальное письмо жестоко обидело Урсулу, а внезапный разрыв столь тесной дружбы стал для нее тяжелым ударом. Она не могла понять, отчего все произошло, почему у подруги сложилось такое мнение о ней? Потому что она любила жизнь, любила своего ребенка? Она не скрывала от Агнес, что хочет иметь еще детей, и как-то та со вздохом заметила: «Я принесла моих детей в жертву борьбе».

Через полтора месяца Урсула тоже вернулась в Шанхай. Зорге, узнав о разногласиях между ней и Агнес, отреагировал на просьбу Урсулы помирить их однозначно и по-мужски:

— Все это женские размолвки и меня не касается. Миритесь сами.

Пожалуй, он был прав. Урсула еще встречалась с Агнес в Шанхае, не встречаться было невозможно, американка даже приходила к ним в гости, но прежние отношения не возобновлялись. Она чувствовала, что мнение Агнес о ней остается прежним. Но больше всего ее беспокоило не это. А вдруг так же думает и Рихард? «Если и он утратит доверие ко мне, я не знаю, что со мной станет,» — думала она. Она с еще большим нетерпением ожидала каждой встречи, не зная, что приближается разлука — навсегда.

В середине декабря 1932 года Урсулу ожидал новый удар. Как-то раз ей позвонил Гриша и сказал, что во второй половине дня она должна прийти к нему домой. Зорге хочет поговорить с ней. Урсула знала — должен быть второй звонок, уточняющий. Но Гриша не позвонил, и молодая женщина решила, что все сорвалось. Жалко, но что ж поделаешь…

В этот вечер у них с Рольфом были гости, пришло много народу, но вечер не удался: все были скучны и неразговорчивы. В разгар этого грустного празднества, когда хозяева пытались расшевелить гостей, неожиданно зазвонил телефон. Урсула извинилась, встала из-за стола и вышла в узкую прихожую, отделенную от жилой комнаты расписной бамбуковой занавеской. Телефон стоял на столе в нише. За спиной Урсулы гудели голоса, позвякивала посуда.

Она сняла трубку.

— Алло?

— Я ждал тебя два часа, — раздался голос Рихарда. — Потом я звонил, но никого не было. Ты выходила?

— Да.

— Хорошо. Я хочу попрощаться с тобой.

Урсула без сил опустилась на стул, дыхание перехватило, на мгновение она потеряла дар речи. Что это может значить?

— Ты слушаешь?

— Да… Да, — выдавила она.

— Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для нас сделала, — его голос потеплел. — Тебе еще многое предстоит сделать, Урсула. Обещай мне, что будешь всегда аккуратной и внимательной, держи ушки на макушке и не грусти. Всего хорошего тебе. Прощай.

Урсула услышала короткие гудки в трубке. Все? Больше он не придет? Не будет разговоров, шуток, она больше не услышит его смех? Рядом с ней как будто бы образовалась пустота, и только теперь Урсула поняла, как же был дорог ей этот человек. Он всегда был рядом, и вдруг…

Позднее ее тоже записали в «амурный список» легендарного разведчика. Но это не соответствует действительности, хотя сама Урсула впоследствии признавалась в том, что она очень любила Зорге. «Меня потом много раз спрашивали, не спала ли я с ним. Я даже ни разу его не поцеловала! Да и быть того просто не могло — я только что вышла замуж, родила ребенка».[12] Но никогда, за всю ее жизнь, не было на стене ее дома другой мужской фотографии, кроме фото Рихарда Зорге.

Но надо было взять себя в руки — гости не должны ничего заметить. Она вздохнула, собралась с силами, улыбнулась и вошла в комнату — никто ничего не заподозрил. Может быть, только Рольф понял, что случилось что-то не то…

Конца расстройствам не предвиделось. Сорвалась долгожданная поездка в Берлин, куда Урсула с семьей хотела выбраться в отпуск. Но весной 1933 года из Германии пришли страшные вести — к власти пришли нацисты. В Шанхае на здании немецкого консульства развевался флаг с уродливой свастикой. Среди членов немецкой колонии тут же обозначились нацисты, которые внимательно присматривались к своим соотечественникам. Репутация Рольфа в политическом смысле была безупречна, что же касается Урсулы — то, даже если оставить в стороне ее национальность, снова всплыли слухи о ее принадлежности к германской компартии.

Каждый день в город приезжали немецкие безработные, и Урсула радовалась, что ее муж работает в английской фирме, и пока им бояться нечего. Теперь она лелеяла другую мечту — пригласить сюда всех своих родственников из Берлина. Красота экзотической страны захватила ее. Еще несколько лет, проведенных здесь, — и Урсула не захочет покинуть Китай, она была в этом больше, чем уверена. Однако уехать пришлось, и скорее, чем она думала…

Глава 4

В разведшколе

Должно быть, это Зорге, вернувшись в Советский Союз, переговорил с Центром об Урсуле. И в один прекрасный день Карл и Гриша зашли к ней домой. Разговор шел о ее будущем.

— Урсула, готова ли ты на полгода или, может быть, на более длительный срок поехать в Москву на учебу? — задали они вопрос, ради которого пришли. Положительный ответ на это предложение в корне менял жизнь Урсулы. Если она ответит «да», это будет означать переход от «добровольной помощи» советской разведке к профессиональной разведработе. С этого момента она переставал принадлежать себе. Не было никакой гарантии, что она вернется в Шанхай — ей предстояло работать там, куда ее пошлют. Кроме того, согласие означало, что на весь период учебы ей предстоит разлука с сыном. Ребенок не должен был знать русского языка, который он непременно освоил бы за полгода в Союзе. От нее требовалось немедленное решение — и она, не раздумывая, согласилась.

Впрочем, у Урсулы не возникало даже и мысли о том, чтобы оставить нелегальную работу и зажить «нормальной» жизнью. А учеба помогла бы ей еще лучше делать то, чем она уже и так занималась. На ее решение повлияли также и военные действия Японии против Китая, свидетельницей которых она постоянно была. Она также знала, да и товарищи все время повторяли, что «Гитлер — это война», и все прекрасно понимали, против кого в однажды обратятся оба агрессора. Это было решение ее личной судьбы — но принимала она его, исходя из международного положения. Такое было время, и так поступала не она одна.