Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

Жизнеспособность Патриции в тюрьме производила впечатление. Дарья Биньярди, которая в то время редактировала ежемесячный журнал мод, отправляясь в Сан-Витторе, была уверена, что найдет там, как она писала, «мрачного, странного и, возможно, больного человека». Наша мать находилась в тюрьме уже шесть лет. Для интервью с ней был зарезервирован маленький внутренний садик в женском отделении. Патриция прибыла в сопровождении агента, лишив журналистку дара речи.

Вот что пишет Биньярди: «Я вижу, что агент подглядывает за мной, будто предвидя, какой эффект на меня возымеет это явление. У синьоры красиво уложенные волосы и накрашенные зеленые глаза. Она ступает на шпильках Sergio Rossi, прижимая к себе белоснежного хорька, который тут же вырывается из рук, волоча за собой крокодиловый поводок. На ней джинсы от Roberto Cavalli, шелковый жакет с леопардовым принтом от Yves Saint-Laurent. На пальце – ослепительный бриллиант в 15 карат. «Настоящий?» – спрашиваю я, указывая на палец. «Нет, это копия того, что я подарила себе на 40-летие, тот лежит в сейфе”».

Журналистка была вынуждена пересмотреть свое представление о заключенной: «Она стойкий, приятный и позитивный человек, далеко не мрачный. Физически она выглядит моложе своих 54 лет, что-то среднее между Джоан Коллинз и Даниэлой Сантанке»… Еще один сюрприз: она самокритичная и образованная женщина: «Я похожа на леонардовскую «Даму с горностаем», не так ли? – спрашивает ее Патриция, имея в виду животное на руках женщины, изображенной на картине Да Винчи. – Только Бамби, к сожалению, не горностай. Он всего лишь хорек».

Бамби был вторым хорьком, за которым с любовью ухаживали в камере. Первого, Джельсомино, ожидал печальный конец. Его раздавила (умышленно или нет, мы так и не знаем) своей огромной попой сокамерница-марокканка, которая была вдвое больше нашей мамы и с которой она в итоге подралась. Патриция отделалась синяком под глазом. Об этом тоже рассказывалось в интервью, причем с определенным оттенком восхищения: Патриция и ее очередное достижение. Встреча завершилась крупным планом ее «зеленых, красивых, таящих загадку глаз», из которых текли слезы. «И я не понимаю, – пишет журналистка, – плачет ли Патриция Реджани Гуччи по убитому мужу, потерянной компании или по дочерям? Я спрашиваю ее: «Что вы об этом думаете?» На что она отвечает со взглядом, исполненным достоинства: «Что я думаю? Думаю, что не знаю”».

Получасовое интервью, чтобы прийти к той же точке, в которой я нахожусь сегодня, спустя целую жизнь: «Не знаю».

В групповых играх можно было легко получить шальным мячом по голове, а с учетом перенесенной операции последствия для мамы могли быть очень серьезными. Поэтому после нескольких таких неприятностей директор Сан-Витторе Луиджи Пагано разрешил маме заниматься физическими упражнениями на свежем воздухе подальше от подобных рисков. Она ходила в сад, ухаживала за растениями, загорала. «Мне повезло, что директором в Сан-Витторе был Луиджи Пагано. Это было облегчением для меня и сотен других заключенных. Я часто думаю о нем», – скажет уже свободная Патриция много лет спустя.

Пагано тоже не забыл Патрицию. «Я помню ее как человека, который очень хотел жить», – говорит мне бывший директор Сан-Витторе, ныне пенсионер, добрый вдумчивый человек, чиновник, которого не придавил «Молох» бюрократии за «Сорок лет работы в тюрьме» – так называется его биографическая книга. Я нашла его в социальных сетях, отправила сообщение. На следующий день он ответил, извиняясь за задержку, и предложил немедленно связаться.

«Она никогда не сдавалась, – говорит Пагано о моей матери, – с самого первого момента, как попала в тюрьму. Не считая, конечно, того удара, который она получила, услышав свой приговор. Это то, чего я всегда желал для всех своих подопечных: чтобы они реагировали и не сдавались. Эта энергия важна и с точки зрения простого выживания, и потому, что позволяет взаимодействовать и думать о последствиях. Наша главная задача – побудить заключенных задуматься о последствиях и подготовить их к выходу из тюрьмы. Синьора Реджани не нуждалась в ободрении: этой энергии у нее было достаточно. Да и условия позволяли: мне посчастливилось работать со многими сотрудниками, которые, несмотря на проблемы, начиная от тесноты и заканчивая плачевным состоянием старого здания, создавали позитивные, чуткие, человеческие отношения с заключенными».

Приведу один эпизод, который до сих пор вызывает улыбку на лице Пагано, хотя его предыстория не совсем приятная. «Однажды вечером, уже около 11 часов, достопочтенный Витторио Згарби приехал в Сан-Витторе, чтобы проверить состояние здоровья и условия лечения Патриции Реджани. Как парламентарий, Згарби имел на это право. За несколько недель до этого Патрицию перевели в другую тюрьму, Оперу, но последствия этого были крайне негативными, вплоть до того, что она пыталась покончить с собой. Невозможно сказать, хотела ли она этого на самом деле, да это и неважно: дискомфорт был налицо. Поэтому региональное министерство юстиции приняло решение доставить ее обратно в Сан-Витторе. Синьору Реджани разбудили. Згарби встретился с ней и спросил, как она себя чувствует, как с ней обращаются. На что получил ответ: «Достопочтенный, мне здесь хорошо. Я благодарю всех сотрудников и кланяюсь им за то, что вернулась в Сан-Витторе». Згарби потерял дар речи».

Тюрьма, которую Патриция называла резиденцией, «вовсе ею не была»: в словах доктора Пагано слышится легкая горечь. Такие люди не хотят и не умеют лгать, и, если он так говорит, ему можно верить. «Для нее это никогда не было резиденцией. Ей не предоставлялись никакие привилегии, более того, сама синьора Реджани никогда о них не просила. Что делало содержание под стражей и тюремный распорядок более сносными, так это человечность сотрудников, особенно в женском отделении».

Наша мама долгое время была против того, чтобы мы приходили в тюрьму на свидания. «Не волнуйтесь, все образуется, и днем я буду дома», – успокаивала она нас в ночь ареста. Она была убеждена в этом до конца процесса. Приговор, который вынесли в ноябре 1997 года, спустя почти год после ареста, разочаровал ее. К тому времени она уже смирилась с тем, что наша нога ступит на территорию Сан-Витторе.

Мы всегда могли видеться с ней по средам и пятницам. Тюремные правила предполагали еженедельную ротацию, и самой желанной была нерабочая смена в субботу. Каждый месяц смены менялись, чтобы справедливо распределить субботнюю «привилегию». Но поскольку мы были вынуждены приезжать из Санкт-Морица, ротация стала бы для нас лишним неудобством, поэтому руководство удовлетворило нашу просьбу о двух фиксированных днях. В среду – свидание, в пятницу – передача и свидание.

Мы приезжали на машине из Санкт-Морица, входили с виале Папиниано через тяжелую серую металлическую дверь, которую охранял офицер в темно-синей форме и голубом берете. Переступив порог, мы оказывались в узком