Лазарь Каганович. Узник страха - Валерий Викторович Выжутович

везут. „Неужели казаки, – говорил я, – трудовые люди не изменились и будут проливать кровь своих же братьев рабочих и солдат Петрограда и Москвы? А за кого? За богатых купцов, фабрикантов и помещиков, за Керенского? Не лучше ли вам поскорее вернуться к себе, в свои города, деревни, на Дон и Кубань, к своим семьям и там тоже сделать революцию?“ Опять поднялся шум, но уже более умеренный. Правда, ни один рядовой казак не выступил, но чувствовался известный перелом у значительной части рядовых казаков. Офицеры без повторения своих выкриков и угроз удалились якобы в штаб для совещания, а казаки, уже более мирно настроенные, сказали: „Посмотрим еще“. И начали потихоньку расходиться. <…> Мы считали, что в первой схватке с такими вышколенными недругами мы частично все же одержали политическую победу, и решили продолжить работу в этих казачьих и тем более солдатских эшелонах».

Дальнейший ход событий показал, что работа большевиков с транзитными «пассажирами» дала результаты: в гомельском железнодорожном узле и на подступах к нему было задержано более 60 эшелонов с войсками.

В назначенный час революционные отряды штурмовали гомельский «Зимний дворец» – гостиницу «Савой». Именно оттуда вооруженные солдаты и рабочие выбивали офицеров, не пожелавших сложить оружие.

28 октября бурно открылось заседание Гомельского Совета. После того, как резолюции меньшевиков и правых эсеров не прошли, рассказывает гомельский историк-краевед Юрий Глушаков, они решили бросить в зал «бомбу». Информационную. «Казаки Краснова уже взяли Петроград, ваш Ленин бежал, а члены большевистского правительства арестованы и завтра будут висеть на фонарных столбах», – заявил с трибуны один из социалистов. По рядам большевистско-левоэсеровской фракции прошел легкий ропот, кто-то стал пробираться к выходу, кто-то покрепче сжал в кармане рукоятку нагана… С места поднялся Каганович:

– Это наглая ложь. Где доказательства? Я авторитетно заявляю – власть в Петрограде находится в руках Советов, Краснов разбит и бежит.

«На самом деле Лазарь Моисеевич откровенно блефовал, – уточняет историк. – Связи с восставшим Питером не было никакой, ее заблокировала могилевская Ставка. Что происходило в столице, не знал никто, но, как говорили в то время, „классовое чутье не подвело“. Взятый, что называется, на арапа „Зимний дворец“ в гомельском парке пал без единого выстрела».

Не соответствует истине и мемуарная реляция Кагановича о небывалом подъеме, будто бы охватившем жителей Гомеля от падения «власти эксплуататоров и угнетателей».

«Известие о переходе власти в руки большевиков гомельчане восприняли довольно безразлично, – рассказывает заведующая историко-краеведческим отделом Гомельского дворцово-паркового ансамбля Анна Кузьмич. – В течение двух дней после взятия Зимнего дворца ни одна из гомельских газет не опубликовала эту новость. Хотя известие о том, что власть в Петрограде перешла в руки большевиков, пришло в Гомель уже ночью 26 октября (старый стиль) по железнодорожному телеграфу. Многие просто не верили, что новые хозяева пришли всерьез и надолго. В этом отношении Гомель, кстати, совсем не исключение. В воспоминаниях очевидцев тех событий четко прослеживается мысль: Октябрьскую революцию (или переворот) как эпохальное событие первое время не воспринимали даже сами большевики. Не говоря уже о рядовых гражданах необъятной страны».

Поединок с Мартовым

В отличие от локомотива истории, несшегося на всех парах по объятой революционным пожаром России, литерный Гомель – Петроград плелся как черепаха, и к открытию Учредительного собрания Каганович опоздал. Собрание проходило в Таврическом дворце, 5–6 января 1918 года, с четырех часов вечера до пяти утра, а потом «караул устал» – и с представительной демократией в России было покончено на семьдесят с лишним лет.

На Николаевском вокзале, еще не выйдя в город, Каганович обзавелся утренним номером большевистской «Правды» со статьей об Учредительном собрании. «Я с удовольствием читал оценку нашей ленинской „Правдой“ этого сборища разбитых Октябрьской революцией контрреволюционных партий как холопов и прислужников российских и заграничных банков и капиталистов, пытающихся вернуть потерянное, вернуть власть буржуазии и помещикам и захлестнуть петлю на шее социалистической власти и революции».

С тем же воодушевлением он прочел декларацию фракции большевиков, оглашенную на первом заседании Учредительного собрания. Она вытекала из тезисов Ленина, напечатанных в «Правде» еще 26 декабря 1917 года. Эти тезисы предостерегали большевиков от формального подхода к Учредительному собранию. «Всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формально-юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны, является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии, – писал вождь. – Предостеречь всех и каждого от этой ошибки, в которую впадают немногие из верхов большевизма, не умевших оценить октябрьского восстания и задач диктатуры пролетариата, есть безусловный долг революционной социал-демократии».

Поскольку «сборище» было разогнано, спешить в Таврический дворец уже не имело ни малейшего смысла. «Я немедля поехал в ЦК». Зачем? И почему «немедля»? В мемуарах об этом ни слова, но скорее всего – искать себе дальнейшее применение, а «немедля» потому, что стоит замешкаться, и тебя уже обошли более расторопные товарищи. Желание не опоздать на еще не оконченный пир победителей – именно оно, рискнем предположить, влекло Кагановича в «колыбель революции», Учредительное собрание было лишь попутной целью командировки. Петроград ведь являлся не просто столицей. Это была столица новой власти. Именно в Петрограде заседало правительство, работал Ленин, витийствовали партийные вожди. Именно в Петрограде решались дела, делились портфели, вершились судьбы.

Приехав в ЦК, Каганович встретил там члена Бюро военных организаций К.А. Мехоношина. Тот ему рассказал о создании Народного комиссариата по военным делам. Кроме того, сообщил что ЦК и Совнарком приняли проект декрета о роспуске Учредительного собрания и что сегодня этот декрет будет обсуждаться на заседании ВЦИК. «Я, – сказал Мехоношин, – собираюсь как раз туда, поедем вместе». По дороге Мехоношин поведал подробности дискуссии, разгоревшейся в Таврическом дворце в ночь на 6 января. «Так что, – заключил он, – не стоит жалеть, что ты опоздал, зрелище было жалкое».

Они прибыли на заседание ВЦИК перед выступлением Ленина. Получив трибуну, отец революции с сарказмом высмеял участников Учредительного собрании, сравнив боевой, полный жизни Смольный с Таврическим дворцом, где «я почувствовал себя так, как будто бы я находился среди трупов и безжизненных мумий».

Каганович видел выступающего Ленина второй раз. И снова был заворожен – «его голос, его жесты те же, вся его речь в целом такая же – цельная, вылитая, выкованная из одного куска высококачественной стали».

Речь вождя завершилась овацией, возгласами: «Да здравствует Ленин! Да здравствует советская власть!» А 9 января был опубликован декрет ВЦИК о роспуске Учредительного собрания.

На том же заседании была принята резолюция: «Центральный Исполнительный Комитет считает необходимым всей организационной силой Советов