Артём Сергеев - Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Моя мама, Елизавета Львовна Сергеева, детство и юность провела в Гродно, там, буквально ещё в детстве, вошла в революционное движение, вступила в коммунистическую партию (тогда РСДРП). Предки моей жены, Елены Юрьевны, родом из Уваровичей. В Уваровичах её дедушка был земским врачом, а бабушка — акушеркой. С 3-го по 9-й класс я учился в московской школе № 32 имени Пантелеймона Николаевича Лепешинского, которую он, старый большевик, орга­низовал в 1918 году в Литвиновичах. В 1919 году эта школа оттуда была переведена в Москву и по­лучила здание бывшей гимназии во 2-м Обыденском переулке.

1–2 июля 1941 года я участвовал в жесточайшем оборонительном бою за город Борисов и перепра­ву через реку Березину. Артиллерийская батарея, которой я командовал, понесла тяжелые потери и перестала существовать. Я стал командовать стрелковой ротой, которая прикрывала отход полка. Рота несла тяжёлые потери, а 13 июля немцы по шоссе Минск — Москва и параллельным дорогам прорвались восточнее нас и замкнули кольцо в районе города Горки. Мы оказались в окружении. Начали пробиваться на восток к своим войскам, действуя уже партизанскими методами.

19 июля в деревне Кривцы, что в 10–12 кило­метрах от города Горки, меня неожиданно, имен­но неожиданно схватили немцы. Ночь провел в наспех созданном полевом концлагере около го­рода Горки. Затем был в тюрьме города Орша. 23 июля я сумел бежать. Эти дни были для меня тяжелейшим испытанием и неповторимой шко­лой, которую я получил на белорусской земле. После побега я собрал небольшой отряд из офи­церов и сержантов, оказавшихся в окружении. Мы начали действовать как партизанский отряд. А встретившись с Алексеем Канидиевичем Флегонтовым, стали его оперативно-разведывательным отрядом. В сентябре я был ранен и переправ­лен в тыл.

После участия в Сталинградской битве и боев на Северо-Западном фронте с конца 1943 года снова воевал в Белоруссии, командовал артилле­рийским полком. Участвовал в форсировании Днепра, а далее в операции «Багратион», дошел до Слуцка. Наш 554-й артиллерийский полк уча­ствовал в освобождении города Рогачев, был награжден орденом Красного Знамени и получил наименование «Рогачёвский», а я через годы был удостоен звания «Почётный гражданин города Рогачёв», с которым до сих пор не теряю связи. Это все глубоко связало меня с Белоруссией

Е. Г.: О чем были ваши беседы с Пономаренко?

А. С.: Пантелеймон Кондратьевич мне рассказывал о своей работе в Белоруссии. В частности, говорил, почему Сталин его послал туда. Это было в 1938 году. Иосиф Виссарионович дал ему четкие указания: прекратить репрессии. Сталин сказал: «Чего они добиваются? Что им нужно? Там так много людей пострадало — и до сих пор ре­прессии продолжаются. Уже был пленум ЦК партии по этому вопросу (пленум проходил в январе 1938 года. — А. С.). А они не унимаются. Поезжай­те, наведите порядок — остановите репрессии».

Пономаренко спросил: «А как это сделать?» Сталин посоветовал: «Идите в тюрьму. Берите дела, знакомьтесь с ними, вызывайте осужденно­го, выслушивайте его, и если считаете, что он осужден незаслуженно, то открывайте двери — и пусть идет домой».

Пономаренко ответил: «Но, товарищ Сталин, там местные органы и разные ведомства могут быть недовольны моими действиями и воспротивиться».

Сталин подтвердил, что, конечно, не для того они сажали, чтобы кто-то пришел и выпустил. Но ведомств много, а первый секретарь ЦК один. И если не поймут, поясните им это. От того, как Вы себя поставите, будет зависеть Ваш авторитет и успешность работы.

Пантелеймон Кондратьевич по прибытии на место, как и посоветовал Сталин, пошел в тюрьму, запросил дела. И стал осужденных вызывать к себе по одному. Ну, вот такие, например, были заключенные. В деле одного говорится: «Неод­нократно нелегально переходил государствен­ную границу». Да, формально — действительно переходил. Поскольку, когда в 20-м году произо­шел передел границ, белорусское местечко оказа­лось разделенным на польскую и нашу части. Семьи некоторые даже оказались разделены. Этот в то время осужденный гражданин гнал хороший самогон. А на польской стороне — сухой закон. За самогоном к нему приходили с польской сторо­ны, в том числе известные люди, среди которых полковник Бек (потом он стал министром ино­странных дел Польши), Рыдз Смиглы, маршал. И если хорошо наугощаются, то и ночевать оставались. А иногда он сам носил им самогон, пересе­кая, таким образом, государственную границу.

Пономаренко, выслушав, ему говорит: «Иди домой. Прямо из кабинета — свободен». А мужик отказывается: «Как это иди? До дома далеко, мне надо сначала свою пайку получить. А это будет завтра утром. Что я, до деревни голодным должен добираться? Нет, я подожду пайку».

Ушел, когда получил свою пайку.

Еще один сиделец. Поэт. Написал поэму «Сталин». Начинается первая строка со слова на букву «В», вторая — на «О», третья — на «Ш». В результате — акростих, получается, «Сталин — вош». Пономаренко отпускает его и говорит посадившим: «Вы — неграмотные люди. «Вошь» пишется с мягким знаком».

В итоге почти всех отпустил. Конечно, в местных органах и ведомствах были недовольные — это была их работа. Но Пантелеймон Кондратье­вич сказал: «Решайте, по какую сторону тюремной стены вам больше нравится». Недовольные, видимо, быстро поняли, что это — не острословие, а предупреждение, и все пошло как надо.

Когда Пономаренко докладывал об этом на По­литбюро, Сталин сказал: «Передайте товарищам наше сочувствие, а поэту скажите, пусть и о тара­канах не забывает. Дураков у нас ещё много».

Особенно усердствовавший в репрессиях Хрущёв принял это, возможно, на свой счет. И, встав во главе государства, мстил тому и другому. В том числе за то, что дела у Пономаренко шли лучше, чем у Хрущёва. И Пономаренко раньше Хрущёва был избран секретарем ЦК ВКП(б). Что, конечно, очень сильно ударило по самолю­бию Хрущёва.

Это один из многих эпизодов работы Пономаренко в Белоруссии. До конца жизни он сохра­нил к Сталину самое высокое уважение. Очень его ценил, считал великим деятелем истории.

Е. Г.: Как Пономаренко относился к Хрущеву?

А. С.: Очень плохо. Хрущев смог их переиграть. Пономаренко он скрутил. Пантелеймон Кондратьевич вспоминал, как на Президиуме или Секретариате, где шла речь о репрессиях, Хрущев на него кричал: «Я тебе не прощу, ты убийца». Хотел расправиться прямо там, на месте. Тогда Пономарен­ко, знавший натуру Хрущева и неплохо подготовившийся, сказал: «Минуточку, прошу такой-то документ». Принесли документ, а это — доклад Пономаренко Сталину о том, как он прекратил репрессии. Хрущев-то думал, что он победил, и прямо тут последует расправа. «И я увидел, — вспоминал Пономаренко, — как Хрущев побелел, покраснел, пятнами пошел. Даже говорить не мог и прекратил заседание». Пономаренко Хрущева ненавидел. Да и как Никита Сергеевич его мотал: то он секретарь ЦК, то министр культуры. Только за дело взялся, вдруг перебросили по­слом в одну страну, затем в другую. Не давал ему работать и очень рано отправил в отставку.