Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

Отто фон Бисмарком, внуком знаменитого канцлера. Согласно этому документу, Черчилль сказал князю, служившему в германском посольстве в Лондоне: «…растущая индустриализация русского государства представляет чрезвычайно большую опасность для всей Европы, с которой можно было бы справиться… лишь созданием союза всей остальной Европы и Америки против России»[361]. Между тем за кулисами чехословацкий министр иностранных дел Эдвард Бенеш, пытаясь заискивать перед Москвой, конфиденциально сообщил советскому послу в Праге (в сентябре 1930 года): «…не очень давно в Женеве французы усиленно настаивали на выступлении Польши против СССР при активной поддержке ее всеми членами Малой Антанты» (союза Чехословакии, Румынии и Югославии, которому французы надеялись придать антигерманскую направленность и который, по мнению его членов, был направлен против Венгрии). Бенеш шокировал советский наркомат иностранных дел, добавив, что если против СССР будет предпринята военная интервенция с участием Франции, Англии и Италии, то Чехословакия как «член европейских государств» «будет делать все то же самое, что делают те»[362].

Председательствовавший на процессе Андрей Вышинский, не отступая от полученных инструкций, зачитал вердикт о виновности подсудимых, трое из которых получили тюремные сроки, а еще пятеро, включая Рамзина, были приговорены к смерти. В праве апелляции им было отказано. Зал взорвался овацией. Два дня спустя режим заявил, что советская власть сильна и не стремится к мести: казнь была заменена восемью и десятью годами тюремного заключения[363]. На следующее утро после вынесения приговора Рамзина видели в его институте, где он забирал бумаги из своего стола в отсутствие конвоя[364]. Ему было позволено продолжить в заключении свою научную работу[365]. Некоторые советские рабочие прекрасно видели, что все эти обвинения во «вредительстве» — фарс[366]. Но снисходительность, возможно, возмущала рабочих еще сильнее[367]. Даже враги СССР из числа эмигрантов признавали, что большинство рабочих поверили в виновность «буржуазных специалистов». «Они получают три тысячи [рублей в месяц] и катаются в машинах, а мы живем на хлебе и картошке — такие слова советских рабочих приводились в хорошо осведомленном меньшевистском „Социалистическом вестнике“. — Они продались капиталистам»[368].

И все это время в тени маячила фигура давнего личного врага Сталина, чье перо снова не знало отдыха[369]. В 1930 году 48-летний Троцкий издал на русском, немецком, английском и французском языках книгу «Моя жизнь. Опыт автобиографии», в которой пытался доказать с помощью документов, что именно он истинный ленинец. Кроме того, он написал волнующую трехтомную «Историю русской революции», в которой он сам и Ленин играли первые роли, а Сталин вовсе отсутствовал; предисловие к книге было закончено 14 ноября 1930 года на Принкипо. Случилось так, что в тот же день Сталин вернул некоего преданного и чрезвычайно прилежного молодого аппаратчика в центральный партийный аппарат, назначив его главой отдела по экономическим кадрам. Его звали Николай Ежов (г. р. 1895). Сталин принял его 21 ноября: это была первая из сотен частных аудиенций, связанных с искоренением вредительства и измены[370].

Человек-загадка

Из независимой Латвии, откуда многие государства вели разведывательные операции против СССР, приходили слухи о том, что Сталин убит, и 22 ноября на Старую площадь для 70-минутной беседы неожиданно был вызван Юджин Лайонс, родившийся в Белоруссии и выросший в Нью-Йорке московский корреспондент агентства ЮПИ, симпатизировавший советской власти. Сталин, в последний раз дававший интервью четыре года назад, американцу Джерому Дэвису, по-прежнему стремился к той же цели — нормализации отношений с Соединенными Штатами, которые стали третьим крупнейшим торговым партнером СССР после Германии и Англии, но оставались единственной из великих держав, отказывавшей Советскому Союзу в дипломатическом признании. В кабинете у Сталина Лайонс увидел на стене портреты Маркса, Энгельса и Ленина. «Мой пульс наверняка был учащенный, — вспоминал он. — Впрочем, едва я переступил порог, всякая робость и нервозность тут же покинули меня. Сталин встретил меня в дверях и с улыбкой пожал мне руку… Он был решительно не похож на угрюмого, надутого от важности диктатора, существующего в народном воображении… „Товарищ Сталин, — начал я интервью, — могу ли я ссылаться на вас в том плане, что вас не убили?“ Он засмеялся».

Лайонс выяснил для зарубежной аудитории, что у Сталина есть жена и трое детей (советское население этого не знало) и что он может быть обаятельным человеком. «Когда речь зашла о том, что его называют диктатором России, — писал Лайонс, — он снова рассмеялся от всей души и воскликнул: „Это просто смешно!“»[371] Пока Лайонс печатал в соседней комнате свой репортаж, ему принесли чай и бутерброды. Российский диктатор одобрил машинопись («в целом более-менее верно») и позволил отправить ее в Нью-Йорк, где она произвела сенсацию. Лайонс вернулся в США на лекционное турне по 20 городам. «Невозможно жить в тени сталинской легенды, — отмечал он, — не поддавшись ее чарам»[372].

Дружественно настроенный к СССР корреспондент New York Times Уолтер Дюранти был вне себя от того, что сенсационный материал достался Лайонсу. 27 ноября он тоже с запозданием смог взять интервью у Сталина, для которого ему выделили те же 70 минут. По его словам, Сталин полагал, что текущий глобальный кризис будет углубляться, но не приведет к кончине капитализма, хотя его итогом станет будущая война за рынки и крах Версальской системы[373]. «Сталин — самая интересная личность в мире, — распинался Дюранти в телеграмме в США, благополучно миновавшей советскую цензуру. — Однако из всех национальных лидеров его менее всего знают, он стоит вдали от всех, таинственный, как тибетский Далай-лама»[374].

Друг Дюранти — Г. Р. Никербокер добыл другую сенсацию: интервью с матерью Сталина Кеке Геладзе, которое он взял в Тифлисе для New York Evening Post (1 декабря 1930 года). «Революционные призывы и неизменные призывы упорно выполнять пятилетний план напоминают о том, что весь Советский Союз от Сибири до границ Персии сегодня подчиняется одной цели и одной воле», — писал Никербокер. Кеке, с которой он беседовал при посредстве переводчика с грузинского, заявила, что это из-за нее Сталин не окончил семинарию: «Его не выгнали. Это я забрала его оттуда из-за его слабого здоровья. Он не хотел уходить, а я его забрала. Он был мой единственный [выживший] сын». Она показала журналисту стопку газет и журналов, в которых упоминался Сталин. «Смотрите, как он трудится, — сказала она. — Все это он сделал. Он слишком много работает». Статья Никербокера называлась «Сталин — человек-загадка даже для своей матери»[375].

Верные соратники

Условие существования любого авторитарного