Дорогой мужества - Д. Хренков

бою ранение, ночью приходили сюда отогреться, передохнуть, сделать перевязку, а то и скрыться от погони, — староста, как-никак, доверенное лицо у немцев: кто тут догадается искать?　

Однажды в предрассветный час к Горшкову завернул Александр Васильевич Юрцев, начальник штаба партизанской бригады. Он попал в жестокую переделку, пытаясь перейти железную дорогу в районе Порхова. Прохрипев несколько неразборчивых слов, Юрцев потерял сознание.　

Тетя Дуня промыла и перевязала ему перебитое плечо. Рана была рваная и глубокая.　

— Пропадет наш Юрченок, Миша, — сказала она, смывая кровь, выступившую на губах партизанского командира.　

— Эх, ни доктора, ни лекарств…　

Горшков в задумчивости покачал головой. Он вспомнил, что в Красногородской больнице работает некто Глушков Иван Андреевич. Говорили про него разное. Риск? Да, риск! Но ведь тут человек может погибнуть…　

И Михаил Васильевич решился. Зануздав лошадь, он помчался в Красногородск.　

Острый запах лекарств неприятно ударил в нос. По вызову дежурной в прихожую вышел человек в белом халате с холодно-насмешливыми глазами на круглом лице.　

— Что случилось?　

Горшков отвел врача в сторону.　

— Из Сухарева я. Свояк у меня, понимаете, помирает. Несчастный случай, одним словом… Что делать при потере крови?

— Смотря какая рана. Огнестрельная? — И так как Горшков в нерешительности молчал, врач предложил: — Пройдемте!　

В маленькой полутемной кладовушке, служившей доктору Глушкову кабинетом, он в упор посмотрел на Михаила Васильевича.　

— Вы что-то скрываете от меня. Наденьте вот этот халат и идите за мной.　

Врач провел Горшкова в небольшую комнату, сплошь уставленную кроватями. На одной из них, натянув до подбородка рваное одеяло, лежал с закрытыми глазами парень лет двадцати с забинтованной головой.　

— Узнаете? Ваш, Сухаревский.　

Как же было не узнать сына соседа?! Горшков вспомнил, что он ушел в партизаны. Значит?..　

Вскоре Иван Андреевич уже сидел в подполе горшковского дома у изголовья метавшегося в жару Юрцева и при тусклом свете фонаря возился с инструментами, которые тетя Дуня только что прокипятила.　

Через месяц Юрцев поднялся на ноги.　

С тех пор доктор Глушков нередко приезжал к постояльцам Михаила Васильевича. Помог он и когда новая беда надвинулась на Сухарево.　

Как-то в комендатуре, отведя Горшкова в сторону, Герман шепнул:　

— Готовится массовая эвакуация девушек и юношей от шестнадцати до двадцати пяти лет в Германию. Вот список по Сухареву. Тут двадцать четыре человека…　

Подавленный новостью, приехал Михаил Васильевич в Красногородскую больницу.　

— Трудный случай, — сказал врач, выслушав его рассказ, и его обычно насмешливое лицо сделалось серьезным. — Найдется у вас в деревне хоть один больной?.. Легальный больной, не удержался он от улыбки.　

— Ни одного!　

— Плохо. Правда, есть одна идея. Только очень уж нахальная! — Иван Андреевич решительно махнул рукой. — Ну да была не была!　

Помочь Горшкову отправить молодежь в Германию приехал по его просьбе тот самый мордастый полицай, которого Михаил Васильевич в истории с лошадьми чуть не «подвел под монастырь». Полицай сидел в стороне и курил, наблюдая, как доктор Глушков осматривает внезапно заболевших. Те вели себя очень натурально. Краснощекая Лена Панкратьева, закутанная по самые глаза в платок, охала и стонала, а Павел Егоров вообще валился с ног.　

— Дай-ка, девушка, градусник! Да будет тебе притворяться! — прикрикнул доктор на Лену. Но, взглянув на градусник, удивленно сказал: — Смотрите… и верно, больна! Подержите, я ее осмотрю. — Последние слова относились к полицаю, которому он протянул градусник.　

Полицай повертел в руках термометр, и глаза его округлились: 39,8!　

— Есть серьезное подозрение на тиф, — мрачно проговорил Глушков. — Всех небольных прошу немедленно покинуть комнату.　

Полицай опасливо, точно гремучую змею, положил градусник на табуретку, вытер руки о штаны и быстро выскочил на улицу. Откуда было знать фашистскому холую, что каждый из «заболевших» заранее натер себе, по указанию Михаила Васильевича, подмышки солью?　

Горшков понимал, что надуть полицая — еще полдела. Утром ему предстоит выдержать бой с комендантом. Так и случилось.　

— Почему вчера не привез на станцию свою партию? — Тонкая, покрытая рыжим пухом шея Шмидта стала малиновой. — Знаешь, что грозит тебе за невыполнение приказа?　

— Знаю, господин обер-лейтенант, — подтвердил Горшков и протянул ему листок. — Вот акт, составленный врачом Красногородской больницы в присутствии полицейского.　

Шмидт прочитал и сразу переменился в лице. Брезгливо взявшись двумя пальцами за кончик бумаги, сбросил ее со стола.　

— Где теперь ваши больные?　

— А за речкой, в телеге лежат, — соврал, осмелев Горшков. — Боялся, что вы мне не поверите.　

— Вы с ума сошли! — бабьим голосом заорал обер- лейтенант, поднимаясь из-за стола. — Сейчас же увезите!　

На развилке дороги, ведущей в Сухарево, появился столбик с дощечкой. На ней надпись: «Карантин! Въезд воспрещен!»　

Немцы во всем любили порядок. И очень опасались　инфекций…　

В РУКАХ ГЕСТАПО　

Шли дни. Партизаны все чаще совершали диверсии на дорогах. Чуть ли не каждую ночь подрывались теперь железнодорожные эшелоны на участках Дедовичи — Дно, Бакач — Вязье, Вязье — Дно. Отправляясь　на эти операции, подрывники переходили Шелонь недалеко от Сухарева. Это было и рискованно, и нелегко. Тогда по приказу старосты в два дня между пологими, поросшими тальником и черемухой берегами Шелони был наведен паром.　

Это не прошло незамеченным. Начальник гестапо в Дедовичах помнил о задержанном в свое время на станции Дно старосте из Сухарева. Капусов распорядился: послать к Горшкову группу полицаев под видом партизан, с тем, чтобы, подпоив его, спровоцировать на откровенный разговор и в случае удачи арестовать. Но провокация не удалась: в одном из подосланных, выдавшем себя за бежавшего из лагеря военнопленного, Горшков узнал полицая, взятого недавно на службу в комендатуру.　

Взбешенный неудачей, Капусов приказал арестовать Михаила Васильевича. На первом же допросе Горшков понял, что гестаповцы догадываются о многом, но доказательств у них пет.　

— Значит, не хочешь назвать сообщников? — кричал следователь.　

— Не было у меня ни каких сообщников. И делал я все по приказу коменданта, — упорствовал староста.　

Следователь махнул рукой, и Горшкова вывели на тюремный двор.　

— Копай себе могилу, — протяпув лопату, приказал конвойпый.　

«Конец», — пронеслось в голове Михаила Васильевича, и он молча взялся за заступ.　

Выкопана яма. Но гестаповцы почему-то медлят, а потом снова уводят старосту в комендатуру.

Три дня провел Горшков в камере в ожидании казни. И опять допрос. Допрашивает сам Капусов.　

— Наши люди перехватили двух партизан, которые шли на свидание с тобой, Горшков. Одного убили, другой взят живым. Упорствовать бесполезно.　

Унтерштурмфюрер вплотную подошел к своей жертве.　

— Это провокаторы! Я ничего не…　

Договорить Михаил Васильевич не успел: страшный　удар свалил его с ног.　

Очнулся Горшков на цементном полу одиночной　камеры. Из узенького оконца сквозь решетку видны сторожевая вышка с прожектором, часовой с собакой и клочок синего-синего неба.