Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев

что «идеи» суть те же бациллы, которые носятся в воздухе. Источники идейного заражения так же трудно определить, как источник физического заражения во время эпидемии. Весь вопрос сводится к восприимчивости организма к той или иной инфекции, к восприимчивости души человеческой к той или иной идее. На одного человека бацилла оседает, мимо другого она пролетит.

Старшие сыновья дедушки, дядя Алексей и мой отец, воспитывались еще в николаевское время; они окончили курс в Пажеском корпусе. Младший их на 10 лет брат Александр (дядя Саша) уже учился в Московском университете, и для его учебы вся семья переехала в Москву, ибо в конце 50-х годов уже и наверху, около престола, потянуло другим воздухом. Думаю, что не без влияния этого другого воздуха и при дворе и в высшем обществе дядя Саша был и отдан в университет.

В то время не было принято, как теперь, чтобы молодые люди из аристократических семей поступали в университет. Пажеский корпус, лицей, школа правоведения считались благонамеренными, университет — уже левым и демократическим. Думаю, что в Москве хорошие семьи ранее начали отдавать своих сыновей в университеты, нежели в Петербурге. Мой дядя А.А. Васильчиков, хотя из очень консервативной семьи, сверстник моего отца, однако учился в Московском университете. Теперь человек, окончивший университет, есть самая обычная вещь; тогда человек, окончивший университет, признавался чуть ли не человеком науки. Я помню, что в нашей семье университет признавался какой-то святыней, каким-то храмом, благородным и возвышенным; студенчество — чуть ли не лучшею эпохою жизни. Дядя Саша Олсуфьев, окончивший университет, был за это отличаем в семье Олсуфьевых и сам гордился этим.

В раннем детстве, 7 или 8 лет, когда я еще жил в атмосфере старых петербургских традиций, я помню, как мечтал о времени, когда буду молодым блестящим офицером. Как только вместе с первым нашим воспитателем Ф.А. Торопыгиным начался перелом в направлении матери и нашей семьи, я уже считал чем-то постыдным думать об офицерстве, и всё честолюбие детское было устремлено к университету и к естественным наукам.

Но об этом подробнее скажу после. Я еще не дорисовал картину, бытовую обстановку и идейную атмосферу моих детских годов, и на этом не хочется остановиться.

Царская фамилия[96]

Немного странно звучит теперь слово «фамилия». Но в то время не говорили Царская «семья», или если говорили, то обозначали этим Государя, Императрицу и их детей, а выражение «Царская фамилия» относилось ко всему Царственному дому. «Государыня» тоже тогда не говорили, а говорили «Императрица». «Государь» (не Император) и «Императрица» (не Государыня) — вот обычные наименования. Я уже сказал, что с 1840 года, когда дедушка был назначен гофмаршалом ко двору Цесаревича, Олсуфьевы жили придворною жизнью.

С 1840 и по 1857 год они по зимам жили в Петербурге, а по летам всегда жили в Китайских домиках Царского Села. Дедушка боготворил Цесаревну Марию Александровну, и Цесаревна, а впоследствии Государыня, всегда сохраняла к нему глубокую симпатию и трогательно чтила память дедушки после его смерти.

Однажды дедушка благодушествовал со всей семьей на балконе своего дома в Китайской деревне в Царском. Император Николай, проезжая мимо, приветствовал дедушку напевая: «Où peut-on être mieux // qu'au sein de sa famille» («Lucile», musique Gretry, par Marmontel) // 1769, opéra comique en un acte, joué à Pavlovsk en 1798 [Не знаю, где может быть лучше, чем в лоне семьи / «Люсиль», музыка Гретри по либретто Мармонтеля, одноактная опера-буфф, поставленная в Павловске в 1769 г.][97].

Годы учения младшего сына бабушки Александра в университете (1860–1864) Олсуфьевы проводили в Москве и частью в Петербурге. Их купленный перед коронацией небольшой дом на Девичьем поле был скоро продан, и в Москве Олсуфьевы проживали сначала в старинном прекрасном доме В.А. Олсуфьева на Девичьем поле, о котором я уже упоминал, а частью на наемных квартирах (дом Сомовых в Никольском переулке на Арбате, где-то на Пресне и где-то у Колымажного двора).

От февраля 1862 года одна из теток моих, Дарья Васильевна, пишет из нашего петербургского дома на Фонтанке: «Мы очень много выезжаем... До сих пор были на пяти балах, два бала у Императрицы, один у вел. кн. Николая Николаевича, один у вел. кн. Михаила Николаевича и один у гр. Протасовой. Вообрази, и у нас (на Фонтанке){21} танцевали с 10 ч. до 4 ч. утра. Вел. кн. Николай Николаевич дирижировал. Барышни были: Алина Зубова (впоследствии за генералом М.Н. Анненковым /?/), Таня Лазарева, Татя Черкесова (из московских знакомых), Маша Толстая (в последствии Орлова-Давыдова), Наденька Гамалья, две Огаревы, Лиза Волконская (в последствии Куракина), Моня Мальцева, Адина Корф. Кавалеры: В. К. Николай Николаевич и его два адъютанта Шванебах Скалой, Фриц Мейендорф, Есеин (?), Давыдов, Кавелин, Мятлев, кн. Георгий Оболенский, гр. Стенбок, кн. Долгорукий, Миша Горчаков и Ники Зубов. Анночка (моя мать) и даже мать Маши Толстой принимали участие в танцах».

От среды 12-го декабря того же 1862 года, то есть через два месяца после появления моего на свет, другая моя тетя Мария Васильевна 19-ти лет пишет из Москвы из старого дома Олсуфьевых на Девичьем поле: «Цари с нами удивительно любезны. Саша (брат студент математического факультета, которому тогда 17 лет) по желанию Государя (?) представлялся ему во вторник; а в среду сам Государь удостоил Девичье поле своим посещением. Он так тронул мамá своим вниманием и добротой, что она сделалась молчаливее, чем когда-либо. Зато остальные члены семейства, а именно Анночка (моя мать), Даша, Адам (мой отец) и даже Саша и я немало тараторили. Фанни (собачка — Кинг-Чарльз тети Даши) от других не отставала и донельзя любезничала с Милордом, огромной собакой Государя. В этот день мы с Дашей были званы на маленькой танцевальный вечер к Императрице. После обеда пришло другое приглашение для Анночки и Саши. Не правда ли, они могут гордиться вниманием Государя, который, вероятно, сам вспомнил о них и велел пригласить. Анночка была тронута, но не поехала, потому что не было платья, а Саша, как ни ворчал, а поехал, да еще как отплясывал, ты бы его просто не узнала. Il a eu tous les honneurs de la soirée [он получил все почести вечера], его Царь сам подвел к Императрице, которая с ним долго разговаривала и не могла надивиться его преждевременной (в 17 лет) плеши. Наследник (Николай Александрович), который накануне только приехал (в Москву), был так же очень любезен и пожелал видеть Сашу у себя в пятницу утром. Саша