Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

сдал! Четыре часа без малого придавил! Что ночью будешь делать?

– Пацан выздоравливает, вот и спит, – добродушно сказала Нинон. – Как спина?

– Лучше.

– Чайковского? – предложил дядя Юра.

Я вежливо отказался, и Ларик повел меня за избушку, там он достал из тайника припрятанный портвейн, новый коробок, чиркнул спичкой о шоколадную боковину, оплавил край пластмассовой пробки, поддел ее зубом, приложил горлышко к губам и, запрокинув голову, как горнист, сделал несколько булькающих глотков. Коричневая струйка, разящая сладким спиртом, сбежала с подбородка на шею. В воздухе запахло правонарушением.

У нас в общежитии под окном в незапамятные времена сколотили стол, за которым мужики по вечерам режутся в домино или карты, и, понятно, не на сухую. Лида давно научилась по дуновениям ветерка определять, что они там употребляют. На пивные запахи и звуки («жигулевское» открывают о край скамьи с характерным шипением) маман вообще не реагирует, ароматы портвейна вызывают у нее легкое беспокойство, она даже различает некоторые сорта, огорчаясь, если игроки опускаются до «плодово-выгодного» пойла, после него у отца болит желудок. Но если в комнату долетает резкий водочный дух, Лида ложится грудью на широкий мраморный подоконник и со второго этажа объявляет, что завтра же решением завкома аннулирует «антиобщественное игрище». Снизу обычно доносится виноватая самокритика:

– Не серчай, Ильинична, и была-то всего чекушка. Один запах, губы помазали – больше ничего!

– Смотрите у меня!

Ларик вытер рот и протянул бутылку мне. Не без колебаний я тоже хлебнул запретной сладкой крепости, в животе сразу потеплело, а еще через пару минут в голове появилась туманная легкость, переходящая в глупую радость. Мой друг вынул из кармана две черные косынки и одну отдал мне, в такой ходила Машико после смерти мужа. Я представил себя в виде гангстера, грабящего поезд, и громко заржал.

– Тихо! Догадаются!

Мы сделали еще по глотку и выкурили на двоих одну сигарету, после чего голова закружилась так, что я пошатнулся.

– Надо зажевать.

Ларик проткнул острой арматуриной два шампанских яблока, валявшихся в траве по другую сторону забора, падалицы оказались вполне съедобными, за исключением коричневых вмятин на боках. Мы закусили…

– Пошли? Только переоденься! В кино все-таки идем.

– В комнате могут учуять, – забеспокоился я.

Лучше всего устраняет подозрительные запахи изо рта мускатный орех, Тимофеич всегда носит его в заднем кармане брюк. Достаточно маленького кусочка, чтобы забить любой нехороший «выхлоп». Помогает также «холодок», одна таблетка – и порядок. Пархай использовал в этих целях валидол, который тырит у своей подслеповатой бабки. Но мятный запах сразу вызывает подозрение у взрослых, заставляя их принюхиваться. Самый заядлый курильщик в нашем классе Сашка Сталенков на этом уже не раз засыпался: как войдет в помещение, так всем дурно становится, особенно учителям: ментол почему-то усиливает запах табака, придавая ему гнусную пронзительность. Но есть и другой способ, очень простой: надо широко открыть рот, чиркнуть спичкой и резко вдохнуть горячий серный дымок. Эффект как от мускатного ореха. Так мы и поступили. Оказалось, не напрасно.

Едва мы с независимым видом вышли из укрытия, Нинон метнула в нас подозрительный взгляд, сплюнула с губ шелуху и строго крикнула сыну:

– А ну, охломон, сюда иди!

– В чем дело, женщина? – задиристо ответил юный мингрел: портвейн сделал свое дело.

– Я тебе сейчас покажу «женщину»! На всю жизнь запомнишь!

Воспользовавшись заминкой, я тихой сапой скользнул в нашу комнату, чтобы переодеться. Поднимаясь по лестнице, я понял, что отсутствие перил – опасный недостаток. Меня пошатывало, хотелось петь и шкодить. Продолжение ссоры было слышно через открытое окно.

– Куда собрался на ночь глядя, засранец?

– В кино.

– Телевизор есть.

– Нин, пусть сходят! – вмешалась тетя Валя. – Взрослые ребята. Все равно туда-сюда слоняются.

– Я тоже хочу в кино! – заныла Лиска, ей, видно, уже поднадоела изуродованная «сонька».

– И я хочу! – выскочил, как чертик, из кустов Мишаня с граблями.

– Молчи уж, шакал! – цыкнула на него казачка, и обжора скрылся.

– Нельзя – этот фильм детям до шестнадцати, – поспешно ответил Ларик, так как присутствие малолеток могло сорвать всю операцию.

– Какой фильм? – спросил Башашкин, отрываясь от газеты, принесенной вчера Добрюхой.

– «Анжелика – маркиза ангелов».

– Тебе тоже нет шестнадцати! – возмутилась сестра.

– Скоро будет!

– Ага – почти через год!

– Зато у Ларика есть усы! – хохотнул дядя Юра. – С такими усами всюду пустят!

– Лиска, дома посидишь! Сегодня вторая серия «Карениной». Там тоже все время целуются и того хлеще… – успокоила Нинон.

В этот момент я как раз спустился, одетый во все лучшее: абстрактную рубашку, зеленые брюки и рыжие сандалии. Кроме того, я нацепил на нос шпионские очки, тщательно причесался и побрызгался башашкинским «Шипром», ведь там, в летнем кинотеатре, должна быть Зоя. Ларик же с учетом предстоящей драки напялил на себя какое-то серое старье, да еще был во вьетнамках – им в будущей схватке отводилась особая роль.

– Ладно, чапайте отсюда, чтобы глаза мои вас не видели! – буркнула хозяйка и заметила разительный контраст между мной и сыном. – А ты чего, как пугало, вырядился? Вон, посмотри на Юрастого! Почему в сланцах? Босяк, что ли? Обуви у тебя нет? В кино все-таки идете! Мать горбатится, одевает, а ты… Переоденься сейчас же, турок, не вводи в грех!

Мы с Лариком переглянулись, чувствуя себя на грани провала.

– Нинон, да пусть идут в чем хотят! – махнула рукой тетя Валя. – У нас с тобой сегодня до пирогов вообще дело не дойдет.

– Ганди, великий человек, босиком ходил, – вставил Башашкин, переворачивая газету. – А наши шведам-то опять продули. Ноль-один. Э-э-х… Менять надо Качалина! Не тянет.

Наконец мы, выскочив за калитку, оказались на свободе, и Ларик запел:

Черноглазая казачка

Подковала мне коня-я-я-я!

Солнце, на которое еще пару часов назад невозможно было смотреть даже сквозь темные стекла, остыло и малиновым диском закатывалось за морской горизонт, отбрасывая на воду дорожку, будто сложенную из рубиновой брусчатки. Воздух посвежел и померк, но от выпитого портвейна зелень листьев и травы казалась ярче, чем обычно, рябила в глазах, а вечерние цикады, видимо по той же причине, верещали сегодня особенно пронзительно. Влажный дневной зной сменился нежной теплынью, пронизанной свежими сквознячками, бьющими в самых неожиданных местах, будто воздушные родники.

– Фу! Аж вспотел! – выдохнул мой друг. – Вот достала! Надо срочно освежиться!

Хорошо им тут: вода рядом, нырнул – и как новенький. У нас до ближайшего, Можайского моря сто километров. Петька Коровяков там был (у отца своя «Победа») и сказал: «Враки! Какое же это море, если виден берег?»

Мы спустились к пляжу, где еще купались