Михаил Водопьянов - Небо начинается с земли. Страницы жизни

В течение не одного десятка лет этот учитель географии собирал и бережно хранил предметы материальной культуры гольдов, как раньше звали нанайцев, исконных хозяев тайги, охотников и рыболовов, с давних времен обитавших в лесах вдоль Амура. Старый учитель из Хабаровска, радушно принимавший меня, был хорошо знаком с Арсеньевым. В молодости он сам участвовал во многих экспедициях на Амгунь, Горюн, Хунгари и другие таежные реки – сыновние и дочерние притоки Амура-батюшки. [9 Он мог часами рассказывать о тайге и ее обитателях, и слушали его всегда с большим увлечением.

– Вот обратите внимание, – говорил мне краевед, вертя в руках туесок, с которого он старательно носовым платком вытер пыль. – Эта штучка – настоящая загадка для меня. Резьба замечательная, а узор необычный для нанайских изделий. Посмотрите!

Среди переплетений геометрического орнамента повторялся странный рисунок: контур самолета и вокруг него длинные побеги камыша.

Действительно, непонятная фантазия резчика! Если он и захотел изобразить самолет, то почему не в полете, а среди камышей! Однако… Кажется, есть в этом свой смысл.

Еще и еще раз вглядывался я в нехитрый узор на бересте. В памяти всплыло одно событие прошлого.

– Если у вас есть время и терпение, – сказал я хозяину домашнего музея, – я расскажу вам одну историю.

Учитель молча наполнил стакан чаем и стал набивать табаком свою трубку, как бы приглашая этим начать рассказ.

– Это случилось двадцать пять лет назад. Однажды я летел из Николаевска в Хабаровск. Была весна. По Амуру сравнительно недавно прошел лед…

– А вы знаете, – перебил меня собеседник, – что по Амуру идет разноцветный лед. Местные жители говорят, что синий лед – из Тунгуски, желтый – из китайских рек, зеленый – из Уссури.

– Слышал, – ответил я, – и сам видел. Только тогда льда уже не было. И широко разлившийся Амур был одного – грязно-желтого цвета. Вдоволь напоенная таежными водами, низвергавшимися мутными потоками с косогоров, могучая река несла свои глинистые воды в океан. Бескрайний, беспокойный Амур затопил почти все островки и отмели, плескался и бился в обрывы.

Дул крепкий лобовой ветер. Я летел, с трудом преодолевая все возрастающее сопротивление встречного воздушного потока, то и дело бросая тревожный взгляд на бензомер. На борьбу с ветром уходило очень много горючего. Хватит ли бензина до Хабаровска?

Лететь оставалось еще километров пятьдесят, а столбик за смотровым стеклом бензомера приблизился к нулю. Стал фыркать мотор. Делать нечего, надо садиться. Без бензина не полетишь! [9

Я решил опуститься на фарватер реки, чтобы просить о помощи какой-нибудь встречный пароход. Как летел против ветра, так и пошел на посадку. Поплавки коснулись воды, вздымая мириады брызг. Машина пробежала десяток-другой метров по реке, и в эту минуту окончательно заглох голодный мотор.

Нас покачивало на сильной волне. Как на грех, Амур в это время был пустынен, ни одной лодки на горизонте.

А ветер все крепчал и крепчал. Беспомощный самолет относило в сторону, к островку, поднимавшемуся в стороне от фарватера.

По моему приказанию бортмеханик «бросил якорь». Но и это не помогло. Ураганный порыв ветра сорвал нас с якоря и понес в сторону.

Машину на воде повернуло, и она плыла теперь хвостом вперед. Мы были не в силах изменить направление ее все убыстряющегося хода. Вот-вот самолет разобьет о берег. Мы приготовились к худшему, когда машина въехала в густой кустарник, окружавший остров. Но все обошлось благополучно. Как лодка, повинуясь последнему сильному удару гребцов, вползает носом на берег, так и поплавки нашего самолета, пятившегося назад, въехали на глинистый береговой откос. Закрепили как могли машину и пошли осматривать наше пристанище.

Остров был небольшой и необитаемый. Позади него, метров через семьсот – восемьсот бурлящей воды, поднимался обрывистый таежный берег. Тайга стояла еще почти без зелени, но уже не была окрашена в скучный серый тон, как зимой. Она стала желто-красной с частыми зелеными пятнами кедров.

На нашем острове ольхи с крапинками на коре распустили красноватые почки. Зеленели вербы. Вокруг из мутной воды торчала щетиной черная прошлогодняя трава, успели распуститься какие-то белые цветочки.

Воздух был пряный, насыщенный весенними таежными запахами – свежей зелени, древесных соков, цветов, рыбы…

«Хорошо здесь. Я прямо чувствую себя Робинзоном», – сказал, улыбаясь, один из моих пассажиров – веселый хирург из Хабаровска, летавший в Николаевск для срочной и трудной операции. Другой пассажир – немолодой грузный инструктор крайкома партии – молча курил папиросу за папиросой. Молчал и бортмеханик. [9

Мне остров не понравился, и вот почему: очень уж он был отдален от фарватера. От главного русла, по которому шло движение пароходов, барж и плотов, нас отделяло по крайней мере километра полтора. В Амуре в тот год стояла такая высокая вода, что контуры противоположного берега еле различались в туманной дали.

Увидят ли нас здесь, услышат ли?

Вдалеке показался белый пассажирский пароход. Он медленно плыл, шлепая по воде колесами. Когда пароход поравнялся с островом, я сделал из револьвера несколько выстрелов в воздух. Вспуганные утки стремглав вылетели чуть ли не из-под самых наших ног. Но на пароходе выстрелов не услышали. Покачиваясь на волнах, он шел вперед вдоль отдаленного от нас берега.

Начало смеркаться.

«Утро вечера мудреней, – сказал я. – Давайте, друзья, закусим. Что у нас есть съедобного?»

Запасы оказались невелики: пять банок мясных консервов и начатая буханка ржаного хлеба.

С утра следующего дня мы стали собирать валежник для костра, решив поддерживать его дотемна. Авось с реки заметят! Костер разгорелся на славу, гудящий столб пламени и черного дыма отвесно поднимался в небо. Был составлен график дежурства у костра и заготовок валежника. Пылал неугасимый костер, по оживленной водной магистрали шли пассажирские пароходы и буксиры, но нас никто не замечал. Напрасно я стрелял, израсходовав все патроны, – в том, какая это была непредусмотрительность, мы вскоре убедились, – напрасно размахивали рубашкой, привязанной к длинной жерди, – нас не замечали.

Вынужденная посадка затягивалась. В дурацкое положение мы попали: сидим на судоходной реке, и ни туда и ни сюда…

Консервы и остаток хлеба были уничтожены во время скудного завтрака. Больше есть было нечего. Доктор, не унывая, работал топором и посмеивался над инструктором крайкома, уверяя, что его жировая прослойка позволяет голодать без вреда для здоровья по крайней мера дней десять. А тот мрачно посасывал соломинку – кончились папиросы и безумно хотелось курить. Мой молчаливый бортмеханик мастерил лук и стрелу. Да, лук! На это первобытное оружие, хоть мы и живем в двадцатом веке, была вся наша надежда.