Семь пророков. Мировая катастрофа и грядущее возрождение - Александр Кириллович Дианин-Хавард

любовь. (…) София относится и к Слову, создающему мудрость, и к женскому ответу, принимающему эту мудрость. Этот же ответ делает мудрость плодотворной. Отрицать богородичное толкование софиологии – значит отрицать целое измерение библейской и христианской тайны. Образ женщины выражает собой чудо Сотворения и плодотворность благодати. Мария – личностное воплощение женского начала (…). Отрицать женское начало, богородичное начало, значит отрицать Сотворение и отменить благодать»[107].

София, как женское начало, таинственно связанное с Сотворением мира и Искуплением рода человеческого, – это не эзотерическое понятие, а настоящая христианская истина.

В автобиографическом стихотворении «Три свидания», написанном в сентябре 1898 года, Соловьев рассказывает о том, как в свои ранние годы он пережил опыт мистической встречи с Софией. В стихотворении он «воспроизвел самое значительное из того, что случилось с ним в жизни»[108].

Соловьев вспоминает, как в 9 лет он влюбился в девочку, которая предпочла ему другого. Эта детская драма имела в своем результате «первое свидание» с небесной подругой. В 1862 году, в праздник Вознесения, в храме, под звуки херувимской песни, предстала ему она. Поток страстей бесследно иссяк в душе мальчика:

…Лазурь кругом, лазурь в душе моей.

Пронизана лазурью золотистой,

В руке держа цветок нездешних стран,

Стояла ты с улыбкою лучистой,

Кивнула мне и скрылася в туман.

«Второе свидание» состоялось 13 годами позже (Соловьеву было тогда 22 года), в Лондоне, в читальном зале Британского музея:

Вдруг золотой лазурью все полно…

И перед мной она сияет снова —

Одно ее лицо – оно одно.

Я ей сказал: «Твое лицо явилось,

Но всю тебя хочу я увидать».

(…)

В Египте будь – внутри раздался голос…

«Третье свидание» – годом позже, в Египетской пустыне, на заре:

И в пурпуре небесного блистанья

Очами, полными лазурного огня,

Глядела ты, как первое сиянье

Всемирного и творческого дня.

Что есть, что было, что грядет вовеки —

Все обнял тут один недвижный взор…

(…)

Все видел я, и все одно лишь было —

Один лишь образ женской красоты…

Безмерное в его размер входило, —

Передо мной, во мне – одна лишь ты.

О лучезарная! тобой я не обманут:

Я всю тебя в пустыне увидал…

В моей душе те розы не завянут,

Куда бы ни умчал житейский вал.

Трижды молодой Соловьев чувствовал близость Софии, в которой мистическим образом ему открылась конкретная идея всеединства: «Все видел я, и все одно лишь было – один лишь образ женской красоты».

София живого мистицизма Соловьева «есть существо индивидуальное, конкретное, живое, почти осязаемое и во всяком случае доступное зрению, существо божественно-человеческое, человеческое в женском облике, существо близкое и снисходительное, доступное интеллектуальному, личному и непосредственному общению, существо понимающее и говорящее, существо, которое помогает и направляет в жизни, существо, наконец, которое любят живой и пылкой любовью, сублимированной, конечно, и очищенной от всякой чувственности, но все же сознающей, что она обращена к женскому существу, которое принимает ее, возможно, отвечает на нее и в любом случае вознаграждает ее, открывая свою красоту, которая никогда не бывает абстрактной»[109].

У Соловьева было видение всеединства мира, в котором нет отделения частей от целого, нет вражды и раздора, нет ничего отвлеченного и самоутверждающегося. Мистические, сокровенные переживания Соловьева составляют основу его жизни и философии. Всеединство было для него не умозрительной только идеей, а истиной опытной.

Соловьев унаследовал от своей матери необыкновенную чуткость. Он глубоко переживал единство сотворенного мира. Сердцем он видел «первое сиянье всемирного и творческого дня», т. е. сотворенную мудрость, тайно связующую все части космоса.

«Ветви одного и того же дерева, – пишет он, – разнообразно скрещиваются и переплетаются между собой, причем эти ветви и листья различным образом соприкасаются друг с другом своими поверхностями – таково внешнее, или относительное, знание; но те же самые листья и ветви помимо этого внешнего отношения связаны еще между собою внутренне посредством своего общего ствола и корня, из которого они одинаково получают свои жизненные соки, – таково знание мистическое»[110].

Соловьев – религиозный философ в том смысле, что мистический опыт является основой его философских построений. Интуиция всеединства, нашедшая отражение в поэзии Соловьева, переводится в рациональные идеи его философии, ибо «мистицизм, который погружается в непосредственные влечения сердца, не переводя их в отвлеченные, спокойные и твердые идеи, или начала ума, противоречит свойствам человеческого духа»[111].

В Соловьеве самый глубокий мистицизм сосуществует и взаимодействует с высшей степенью рациональности и логичности. Тем не менее софиология Соловьева, как он изложил ее в своих работах, непроста. В ней есть определенная путаница. Специалисты часто видят в ней противоречия. Не следует забывать, однако, что эта путаница и эти противоречия указывают не столько на недостатки софиологии Соловьева, сколько на трудности, внутренне присущие этой теме. В любом случае изучение софиологии русского философа выходит за рамки данной книги.

Философия всеединства

Согласно Соловьеву в результате грехопадения потерялось единство мироздания. Мир есть хаос разрозненных элементов. Однако мир сохраняет смутное стремление к идеальному всеединству, чье осуществление есть смысл и цель мирового процесса.

«Для Соловьева, – пишет Николай Бердяев, – отпадение мира от Бога есть распадение его на враждующие начала. Эгоистическое самоутверждение и отчуждение суть главные признаки падения человека и мира. Но каждое из отделившихся от высшего центра начал заключает в себе частичную истину. Воссоединение этих начал с подчинением их высшему божественному началу есть достижение всеединства»[112].

Согласно Соловьеву отвлеченные начала – начала частные, не видящие общего. Отвлеченные начала ложны в своем исключительном самоутверждении, но заключают в себе важные истины, которые надо не отрицать, а дополнить другими не менее важными истинами.

Соловьев признает частичную истину, скрывающуюся в каждой философской системе, и дополняет ее другими истинами, сокрытыми от частичной истины.

Так, безрелигиозный гуманизм в своем исключительном самоутверждении есть заблуждение (отвлеченное начало), но в нем есть и большая истина, играющая очень важную роль в мировом, всеедином процессе. Правда гуманизма есть вера в человека; ложь гуманизма есть отрицание Бога. Преодоление гуманизма – учение, в котором вера в человека укореняется в вере в Бога.

Правда натурализма в том, что он восхваляет человеческую природу; ложь натурализма в том, что он отрицает первородный грех и унаследованную человеком склонность ко греху. Преодоление натурализма – реалистический оптимизм, утверждающий