Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

Пожалуйста, дорогой, старайся всеми силами попасть на службу сюда, подал ли ты прошение согласно моей телеграммы? Было бы очень хорошо, помимо подачи прошения в Реальное, если бы ты за этим же обратился бы лично к Гондати <так!>, который будет в Петербурге, когда, об этом тебе напишет мама, а здесь ему о тебе также будет замолвлено словечко. Я думаю, только твое присутствие успокоит маму, а поэтому нужно об этом стараться вовсю (90–38; 2).

Фамилия Гондатти, упомянутая в этом письме, привлекает внимание. Николай Львович Гондатти (1860–1946), крупный царский чиновник и одновременно ученый-этнограф, исследователь Северной и Северо-Восточной Сибири, был тобольским губернатором (1906–1908), затем – томским (1908–1911), а с 1911 г. – генерал-губернатором Приамурского края. С его именем связаны крупнейшие начинания того времени, способствовавшие процветанию Приамурья: возведение моста через Амур, строительство железной дороги, организация Приамурской выставки летом 1913 г. (к 300-летию дома Романовых) и др. В 1910–1911 гг. Гондатти возглавил знаменитую Амурскую экспедицию, результаты которой публиковались затем в Петербурге (вышло 40 томов).

Много лет спустя, в октябре 1948 г., в письме к Н. Е. Кабанову[103] М. К. даст следующую характеристику Гондатти:

Не забудьте, что Гондатти – питомец Московского университета, один из любимых учеников Д. Н. Анучина[104], автор ряда работ по этнографии, пользовавшийся репутацией исключительного знатока Дальнего Востока. От его приезда на Дальний Восток в качестве генерал-губернатора местное общество многого ожидало, и первое время Гондатти старался изо всех сил оправдать репутацию просвещенного генерал-губернатора, покровителя наук и пр.[105]

Размышлениям о служебной карьере сына посвящено и отцовское письмо от 6 февраля 1913 г. (из Благовещенска):

Теперь поговорим относительно дальнейшего после сдачи государственных.

Собственно, мое искреннее желание ты давно знаешь, и я вновь его повторяю: это чтобы ты мог остаться работать при университете, но раз ты против этого и думаешь посвятить себя службе, то тогда уже надо считаться с обстоятельствами. Ты пишешь, что ты бы хотел попасть в Читу или в Благовещенск преподавателем; я с тобой вполне согласен, «что хорошо быть знакомым с начальством, но еще лучше, когда его совсем не знаешь», но здесь нужно сделать исключение, исключение потому, что это желание мамы, ведь она спит и видит, когда ты будешь вместе с ней, теперь после смерти Вити, она иначе как жить вместе с тобой ни о чем и не думает, уже теперь идет там чистка и уборка комнаты исключительно для педагога, и обштукатуривают ее и все остальное проч.; о твоем намерении попасть куда-нибудь, а не в Хабаровск, я боюсь даже ей и писать, но все же, по твоей просьбе, я здесь раскинул удочку; сегодня разговаривал с начальницей женской гимназии[106], у них словесник уходит, некто Щелкин[107], в контроль и будет вакансия, но не раньше, как с начала учебного года, это она мне сказала частно и советует тебе переговорить в Питере с Гондатти и подать сюда прошение о предоставлении тебе кафедры словесника в случае открытия вакансии <…>. Прошение подать на имя председателя Педагогического совета Алексеевской женской гимназии в г. Благовещенске и, когда подашь прошение, то и мне об этом напиши, я здесь совместно с начальницей будем воздействовать на Председателя[108]; но только предварительно повидайся с Гондатти и переговори с ним (мне начальница сказала, что и Гондатти начал свою карьеру с учителя женской гимназии). Относительно Читы, у меня там нет ни одного знакомого, несмотря на то что я там родился…

А в конце письма Константин Иннокентьевич добавляет, что «самое лучшее, даже, пожалуй, необходимое, это устроиться в Хабаровске, вот об этом и переговори с Гондатти, а уж если не в Хабаровске, то лучше в Петербурге при университете, и если согласишься на последнее, то я уж похлопочу перед мамой за тебя».

Сведениями о личных встречах М. К. с Гондатти мы не располагаем. Да и что могло связывать в начале 1913 г. петербургского студента, критически воспринимавшего самодержавие, с крупным царским чиновником? Разве что формальное общение на почве сибиреведения…

Хабаровск не казался Марку идеальным решением ситуации: он стремился к самостоятельности и, конечно, опасался чрезмерной опеки Веры Николаевны. С другой стороны, ему не хотелось расставаться с петербургской научной средой. Почувствовав, видимо, настроение своего сына, Константин Иннокентьевич пишет ему 4 апреля 1913 г.:

Твое желание после университета работать не в провинции, пожалуйста, исполняй, я говорю и за себя, и за маму, мы не из тех родителей, которые в силу своего эгоизма могут что-либо требовать от детей, пожалуйста, раз будет хорошо тебе – то, значит, и нам хорошо, вся наша жизнь была посвящена и сейчас еще посвящается только вам – детям, а следовательно, может ли быть какой-либо разговор, чтобы тебе остаться там, где живем мы, напротив, устраивайся там, где хочешь, где находишь для себя лучше. Хочешь в Сибири, устраивайся в Сибири, в Питере – в Питере, повторяю, пожалуйста. <…> Словом, повторяю, устраивайся, как тебе будет лучше. Только будь здоров и счастлив, и мы твоим счастьем будем также счастливы (90–38; 3–4).

Государственные экзамены (числом шесть) М. К. держал в апреле – мае 1913 г. Два из них (по истории литературы и языковедению) были письменными, остальные (по русскому языку с диалектикой, по старославянскому языку с палеографией, истории русской словесности, сербскому и польскому языкам) – устные. Все экзамены были сданы успешно (т. е. «весьма удовлетворительно»), и 30 мая 1913 г. университетская испытательная комиссия удостаивает выпускника-филолога дипломом первой степени[109].

Благополучно завершив испытания, М. К. сразу же отправился в Хабаровск, где в начале июня 1913 г. ожидалось семейное торжество: 18-летняя Лидия заканчивала учебный год в Хабаровской женской гимназии[110]. Лидия, как и Марк, была гордостью родителей. Окончив в 1911 году 7 классов в Алексеевской женской гимназии Благовещенска и получив одобрительный аттестат, она была принята в 8‑й дополнительный класс при гимназии и, как сказано в полученном ею свидетельстве, «исполняла все как теоретические, так и практические занятия в предметах общего курса»[111]. Подобно старшему брату (и, возможно, под его влиянием), Лидия рано обнаружила склонность к литературе. В дополнительном классе она занималась на словесном отделении, уделяя особое внимание русскому языку, «по которому оказала успехи отличные». Успешно проведя пробные уроки по русскому языку и сдав экзамены, она получает звание домашней учительницы