Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был - Александр Васильевич Никитенко

А тут еще узнал стороной, что кто-то из моих доброжелателей уже делал, помимо меня, попытку у директора и потерпел неудачу. Я окончательно упал духом.

С тоскою смотрел я на мальчиков, моих прежних товарищей, теперь гимназистов, гордо шествующих в гимназию, с новенькими книжками под мышкой. Они казались мне до того взысканными судьбой, что принимали в моих глазах размеры высших существ, а небольшой желтый дом на Дворянской улице, где помещалась гимназия, представлялся мне дворцом с плотно закрытыми для меня одного дверями.

Я сидел дома, в углу, перебирал школьные тетрадки и по-прежнему с жадностью читал все печатное, что мог добыть. В книгах у меня не было недостатка. Меня ими снабжал новый друг, который у меня здесь завелся. Это был зять моего хозяина, учитель музыки, Михаил Григорьевич Ахтырский. Маленький, тощенький, с желтым лицом человечек, он бурно провел молодость, но, женясь, остепенился. Его невзрачная фигура давала превратное понятие об его уме и образовании: и то, и другое было у него недюжинное. Кроме того, он пользовался в Воронеже репутацией отличного учителя музыки, и сам хорошо играл на скрипке и на фортепиано.

Обладатель нескольких сундуков с книгами, он имел особенно притягательную для меня силу — тем более что, заинтересованный моей любознательностью, предоставлял мне беспрепятственно рыться в них. Вообще он принимал большое во мне участие и, по мере сил и возможности, помогал коротать время выжидания каких-то фантастических перемен в моей доле. Часто заглядывал он в мой угол, садился на кровать и, покуривая трубку, с которой никогда не расставался, подолгу разговаривал со мной.

Жена его, дочь Клещарева, Наталья Калинишна, тоже с довольно обыкновенною наружностью, соединяла ум и пристрастие к книгам. Она много перечитала их — преимущественно романов — и, вероятно, этому чтению была обязана своего рода утонченностью и развитием. Довольно сказать, что она сумела привязать к себе, сильно и прочно, человека с неугомонным характером — Ахтырского, на которого до конца имела благотворное влияние.

Почти всегда серьезная, она держалась в стороне и даже несколько брезгливо от женщин своего круга, предпочитая всем общество мужа. Другую могла бы сбить с толку масса прочитанных романов; но она безнаказанно вкусила их отравы: новое доказательство того, что главная роль в нашем нравственном и умственном развитии принадлежит той закваске, какую в нас закладывает природа. Влияние внешних условий — второстепенное и в подчинении у наших природных способностей и влечений.

Проходили дни, недели, месяцы: мое положение не изменялось. Я все оставался брошенным на произвол самому себе и случаю, от отца уже давно не получалось писем. Я знал только, что он из Данцевки, и вообще из Богучарского уезда, переселился в Острогожск. Хозяин, видимо, затруднялся дольше держать меня без платы. Одежда моя износилась, сапоги отказывались служить. Приходилось окончательно расстаться со сладкой мечтой о гимназии и ехать домой.

Но как проехать около ста верст, зимой, без денег, без обуви и без шубы? Меня выручил Ахтырский. Достал он мне старенький овечий тулупчик, валенки, круглую меховую шапчонку и подарил пять с полтиною денег. Я за то оставил ему в распоряжение мою постель.

Вооруженный таким образом, я мог уже смело сбираться в путь. Оставалось приискать возницу, но и тот скоро нашелся. В Острогожск ехал крестьянин, который за два рубля с полтиной согласился и меня туда свезти.

Острогожск. Начало моей гражданской и самостоятельной деятельности

Был 1816 год. Острогожск, составлявший прежде часть Слободско-Украинской губернии, теперь принадлежал к Воронежской. Обширный уезд его был почти сплошь населен малороссиянами, переведенными сюда в царствование Алексея Михайловича для защиты южных окраин от вторжения татар. Лишь небольшое число русских ютилось кое-где по реке Сосне, образуя несколько мелких селений. Жителей в городе считалось до десяти тысяч, тоже малороссиян, за исключением, впрочем, купечества, которое состояло большею частью из русских.

Замечательный город был в то время Острогожск. На расстоянии многих верст от столиц, в степной глуши, он проявлял жизненную деятельность, какой тщетно было бы тогда искать в гораздо более обширных и лучше расположенных центрах Российской Империи.

И материальный, и умственный уровень его стоял неизмеримо выше не только большинства уездных, но и многих губернских городов. В нем процветала заводская промышленность. Он торговал овцами, соленым мясом, салом. Купечество ворочало большими капиталами. В пригородных слободах указывали на войсковых обывателей, например, Ларионовых, Головченко, которые тоже занимались торговлей и имели в обороте полумиллионные капиталы.

Большинство зажиточных помещиков этого уезда проводило часть года в городе, где имело дома. Они, как и все острогожское дворянство, были одушевлены особым корпоративным духом и радели о чести своего сословия. Оттого образ действий их отличался достоинством, мало известным в те времена развращающего крепостничества.

О взяточничестве между ними и помину не было. Служившие по выборам были истинными и нелицеприятными слугами общества. Во главе местной аристократии стояли люди, известные не одною родовитостью, но и полезной деятельностью, например: Должиковы, Сафоновы, Станкевичи, Томилины и т. д.

Понятно, что при гуманных стремлениях и просвещенных взглядах помещиков и крестьянам по деревням жилось здесь легче, чем где-либо. Землевладельцы не истощали их барщиной и оброками, обращались с ними человечно. А крестьяне, сытые и довольные своей долей, охотно несли свои тягости и тем, в свою очередь, содействовали благосостоянию господ. В этом уравновешенном, взаимном воздействии друг на друга двух основных классов общества, земледельческого и помещичьего, должно полагать, и крылось зерно экономического благосостояния уезда.

Не так легко указать источник широты умственного кругозора, в котором вращались образованнейшие из жителей Острогожска, недаром прозывавшегося в краю Воронежскими Афинами. Они витали в сферах, казалось бы, мало доступных для медвежьего угла, в который их забросила судьба. Их занимали вопросы литературные, политические и общественные. Они препирались не за одни личные интересы, но и за принципы. В них проглядывали стремление к свободе и сознательный протест против гнета тогда всемогущего бюрократизма.

У многих, даже купцов и мещан, были коллекции книг серьезного содержания, например: «Юридическия сочинения» Юсти, «Конституция Англии» Делольма, «Персидские письма» Монтескье и его же «Дух Законов» в переводе Языкова, «О преступлении и наказании» Беккарии, сочинения Вольтера на русском языке, которых теперь не сыщешь ни в одной книжной лавке. Усердно читалась, между прочим, и газета «Московские Ведомости» — чуть ли не единственная в то время известная в провинции. В обществе толковали о науке, искусствах, обсуждали вопросы внешней и внутренней политики. Иные до того увлекались либеральным веянием, что даже восхищались представительными формами правления.

Слывя самым образованным городом в краю, Острогожск за