Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко

Это был первый серьезнейший удар в моей жизни, если, конечно, не считать все предыдущие. Целую ночь я мучился, с ужасом представляя, как я вырасту, состарюсь и, в конце концов, умру…

«Как это я есть, есть, есть и вдруг – меня нет?!» – обескуражено размышлял я. – «А куда денутся мои руки и ноги? Сгниют в земле?!». От этих мыслей становилось еще горше. «И что, я совсем ничего не буду видеть, и даже слышать? И от меня ничегошеньки не останется?! Так, где же справедливость, спрашивается?!».

Меня вдруг с головой накрыла страшная мысль о зияющей где-то пустоте, в которую я должен буду провалиться, как в таинственное «никуда» – жуткое, по моему тогдашнему разумению состояние, уготованное человеку после смерти. И мне стало безумно жалко себя – такого маленького и беспомощного, который, не успев еще начать жить, уже должен переживать по поводу того, как ему умирать.

Но больше всего меня поразило то, что даже после моей смерти жизнь на земле не собирается останавливаться и капитулировать. На смену одним людям обязательно народятся другие – только меня уже не будет. Я никак не мог понять, это что же получается: «Я умру – а все останутся?!». Согласитесь, здесь было от чего расстроиться и огорчиться! Далее на столь мрачные темы я уже думать не мог, поскольку это было недоступно моему детскому сознанию.

Утром, когда солнечный свет залил спальню, я немного приободрился. Во-первых, эта мерзкая старуха смерть придет еще не скоро! Сейчас мне только шесть лет, а жить я буду до ста – так мне сказали взрослые (человек живет век). Во-вторых, к тому моменту, как она постучится, я уже вырасту и ничего бояться не буду (взрослые бесстрашные). Ну а, в-третьих, мы сегодня будем лепить радостные фигурки людей из пластилина. Так что, жизнь продолжается!

Уже много позже, проезжая однажды случайно мимо какого-то кладбища, я подумал: а какую эпитафию мне хотелось бы обнаружить после смерти на своем могильном камне? Чему-нибудь простому, типа «Любим, помним, скорбим» я бы все-таки умиляться не стал – слишком заезжено и банально это смотрится. Может лучше «Не поминайте лихом!» или «Скоро увидимся!»?

Потихонечку развеселившись, я начал придумывать всякие лаконичные и смешные надгробные строки, которые очень подняли мне настроение. Загибаловка уже не казалась мне таким стремным делом, и это, на мой теперешний взгляд, самое правильное отношение к тому, чего, увы, не миновать. Ведь как верно заметили еще наши предки: «Пока мы есть – смерти нет. Когда она придет – нас не будет»!

Одним словом, мое отношение к смерти с тех пор кардинальным образом изменилось. Я уже не цепенею от мысли, что «может быть и скоро мне в дорогу бренные пожитки собирать». Зато у меня появились другие вопросы: «Ради чего я живу? Зачем вообще нам дарована жизнь – этот бесценный подарок небес?». Очень не хочется, знаете ли, чтобы в прощальную минуту обо мне сказали: «То, что этот человек умер, еще не означает того, что он жил»…

Но вернемся к нашему повествованию. Во втором классе я вдруг резко слетел с катушек. То ли от того, что мне стало страшно скучно учиться (ведь я уже все, как мне тогда казалось, знал), то ли по причине моего строптивого и вспыльчивого характера, но я начал в наглую дерзить откровенно ненавидящей нас училке – Елене Николаевне.

Она также, как и воспиталка Раиса Борисовна, не стеснялась озвучивать свое истинное к нам отношение. Это вообще был, как я теперь понимаю, такой педагогический прием в интернате – оскорблять детей считалось делом не только само собой разумеющимся, но и необходимым. Наверное, для того, чтобы мы никогда не забывали, какими редкими мудаками с рождения являемся.

Елена Николаевна, надо признать это прямо, вела свои уроки довольно эмоционально. «Тупицы» у нее было самое ласковое для нас слово. Она все время орала, бегая по классу, после чего, подустав от своих же криков, говорила нам, своим ученикам: «Нет, ну это невозможно просто работать! Вам же что в лоб, что по лбу – все едино! И кто вас только, таких уродов, понарожал?!». Уроды сидели и понимающе улыбались. Они уже привыкли к подобному обращению и их мало что смущало.

Вечно чем-то недовольная Елена Николаевна очень любила вызвать какого-нибудь ученика к доске и начать его публично унижать перед всем классом. Типа: «Вы только посмотрите на этого бестолкового идиота! Мало того, что тупой, как пробка, так еще и сидит, ушами хлопает! Ты вообще, учиться собираешься, дебил конченный?!».

Перед глазами всплывает весьма распространенная в мои школьные годы картина: строго поглядывающая на нас Елена Николаевна ходит по классу и диктует диктант. В руках у нее увесистая деревянная линейка, которую она, если того требует обстановка, незамедлительно вводит в действие, в качестве убедительного аргумента.

Кстати, линейка, на которую мы с таким уважением смотрим, у Елены Николаевны уже третья (с начала года) – две предыдущих она благополучно сломала о наши спины. Вот и сейчас, сверкнув в воздухе, как саблей, своей длинной линейкой, училка обрушивает ее на чью-то многострадальную спину. Классический удар! А злобная преподавательница идет дальше, зорко оглядывая все вокруг. Урок продолжается.

В другой раз Елена Николаевна, напротив, требовала от нас абсолютной, мертвой тишины. «Считаю ровно до трех! Заткнулись все, дегенераты! Я должна слышать, как пролетает муха в классе!» – кричала она нам. Все тут же испуганно замолкали, переставая шептаться и даже забывая дышать.

И тут я взрывался от дикого возмущения и резким ударом ноги переворачивал парту, которая с невероятным грохотом летела на пол! Представляете, какое ошеломляющее впечатление производило это на нашу мучительницу? Елене Николаевне хотелось насладиться пролетом мухи, а какой-то малолетний дятел устраивал ей полет парты!

Я и сейчас не смогу объяснить, зачем я это делал. Может и вправду был редким придурком, как она всегда утверждала, а скорее всего, во мне просто таким, довольно своеобразным, если не сказать экзотическим способом, проявлялось чувство собственного достоинства и тяга к справедливости. В конце концов, должен же был кто-то дать понять этой дуре, что она не права!

Вообще отличительной чертой моего характера с самого раннего детства было невероятное упрямство. Будучи по природе своей бунтарем, я терпеть не мог подчиняться, и любая попытка стреножить меня приводила к печальным результатам. Как бы то ни было, мои неоднократные усилия с помощью летающих парт хоть как-то раскрепостить запуганный класс, заставить ребят вспомнить о самоуважении, оканчивались для меня весьма плачевно.

Елена Николаевна сначала вздрагивала, пару секунд ошарашено смотрела