Теодор Гладков - Ковпак

В празднике приняли участие тысячи две колхозников и колхозниц, собравшихся, невзирая на тридцатиградусный мороз, со всей округи. Впервые за бесконечно долгие недели и месяцы фашистской оккупации на улицах Дубовичей царило настоящее веселье. Играл партизанский оркестр: четыре баяна и скрипка, потом на столик поставили радиоприемник, включили его на полную мощность, и люди, не стыдясь слез, слушали музыку из Москвы. И уж конечно, не пропустив ни единого слова, прослушали приказ Верховного Главнокомандующего…

А 28 февраля Ковпак дал фашистам бой в селе Веселом Шалыгинского района. Село это находится между Путивлем и Шалыгином, лежит в котловине с небольшой высоткой в центре. Ковпак все учел, все рассчитал, избрав для боя именно Веселое, а не какое-либо другое село. Он сам объяснял потом так:

«Нас прельстили здесь хорошие условия ведения огня: мадьяры издалека должны были наступать под обстрелом, глубокой снежной целиной. Но, будучи окруженными в этом селе, мы уже не могли рассчитывать, что в случае чего найдем какую-нибудь лазейку, на которую можно надеяться в лесу. Располагая большим численным превосходством, противник должен был вообразить, что на этот раз партизаны сами попали в ловушку… Тут-то, думали мы, противник уже проявит упорство, его соблазнит возможность сразу покончить со всем нашим отрядом, запертым в котловине села, и он будет наступать, невзирая на тяжелые потери, введет в дело все свои резервы. Мы хотели перемолоть здесь как можно больше сил противника…»

На совещании в штабе перед боем, поставив задачу каждому, Ковпак сказал в заключение:

— Хлопцы, держаться хоть зубами, но — ни с места! Без команды — стой насмерть… Приказ будет вовремя, не сомневайтесь. Какой — обстановка покажет. Коли прижмет до крайности, подмогу подброшу.

Встретив недоуменные взгляды, дескать, о какой подмоге речь, искренне сознался:

— Да вы и сами поняли все, по глазам вижу. Подмога — это просто мы сами. Мы и ударные, мы и резерв. Больше неоткуда. Держаться будем, вот и вся наша подлюга. А что, не так?

Такого еще не выпадало ковпаковцам, как в этот раз. Тридцатипятиградусный мороз. Громадные снега. Карателей на том снегу черным-черно — до полутора тысяч солдат с минометами и артиллерией. Берут в кольцо. Но у партизанских рот явное преимущество в боевой позиции. Они в укрытиях, и гитлеровцы их не могут видеть. В этом преимущество Ковпака и, наоборот, слабость карателей, бредущих по снежной целине, как черные мишени на огромной белой ладони. Они — в прицелах партизанских винтовок и пулеметов. Веселое зловеще, не по названию, молчит. Фашисты еще далековато, надо выждать, пусть приблизятся. Таков приказ Ковпака. Но вот уже до вражеских цепей рукой подать и вступает в силу ковпаковский приказ:

— Огонь!

Потери карателей были огромны. Даже легко раненых лютый мороз убивал на открытой всем ветрам целине за несколько минут. Зачернел снег темными недвижными фигурами.

И все-таки они лезли, лезли, загибая свои фланги, чтобы полностью окружить село. В бой вступили все партизанские группы, кроме засады. Особенно тяжело пришлось Павловскому, у которого было всего тридцать бойцов. Хутор мадьяры атаковали с особым ожесточением: он мешал им замкнуть кольцо. Хутор горел, но партизаны отбивались и в огне. Сам Павловский был дважды ранен, но продолжал командовать.

Руднев был, казалось, вездесущ. Каким-то особым чутьем комиссар угадывал, где сейчас жарче, труднее всего, и спешил туда. Удивительная душа его, прекрасное сердце солдата и коммуниста именно в этом бою раскрылись перед каждым ковпаковцем до предела, если только существовал этот предел вообще.

В два часа дня противник бросил в бой резервы — до 500 человек. Вернее, попытался бросить. Мадьярские солдаты не успели даже слезть с саней, как попали под фланговый минометный и пулеметный огонь засады Кочемазова.

Этот неожиданный удар и решил исход боя. Все так и случилось, как наметили Ковпак, Руднев и Базыма. В панике приняв засаду за… советский парашютный десант, каратели отступили, оставив на снегу сотни раненых и замерзших.

В веселовском бою Ковпак успешно применил тактическую хитрость. Он поставил минометы и станковые пулеметы на сани, которые множество раз переезжали с места на место. Тем самым у врага создалась иллюзия, что партизаны обладают большим количеством тяжелого оружия, чем его было на самом деле.

А ранним утром следующего дня подоспела вражеская авиация. Немецкие летчики успешно бомбили вошедшую в село… венгерскую часть!

Партизаны потеряли убитыми одиннадцать человек. Раненых было много больше. Среди них и Семен Васильевич. Рана комиссара была ужасающей — в лицо, к тому же он потерял много крови. Врач Дина Маевская прямо сказала Ковпаку:

— В моей практике такого ранения не встречалось. Пуля прошла через щеки, между верхней и нижней челюстями, зацепила язык. Как помочь раненому в таких условиях без инструментов, не знаю. Одна надежда — на здоровый организм Семена Васильевича…

Ковпак тоже надеялся на железный организм комиссара, но уповать только на него не стал и принял свои меры. Он уже разведал, что неподалеку от села Бруски, куда ушел отряд из Веселого, в Хуторе Михайловском, по слухам, живет опытный старый хирург и хороший человек Григорий Иванович Самохвалов. В Хутор Михайловский отправляется Павел Степанович Пятышкин, ночью разыскивает дом Самохвалова, кое-как разъясняет поднятому с постели врачу, в чем дело, и доставляет его в отряд. Самохвалов сделал все, что надо, назначил курс лечения и к утру был благополучно возвращен домой.

Но Ковпак и на этом не успокоился. Уж он-то, старый солдат, понимал, как важен, кроме лечения, для тяжело раненного еще и уход, какое значение может иметь присутствие возле его постели близкого, родного человека. Сидору Артемьевичу было известно, что в селе Моисеевка, по соседству с Брусками, скрываются от немцев жена Руднева Домникия Даниловна и сын — семилетний Юрик. И вот уже мчат в Моисеевку сани, в них один из самых храбрых разведчиков отряда, лейтенант Федор Горкунов, Радик Руднев и два пулеметчика… Так в отряде собралась вся семья комиссара.

Ни на шаг не отходила от мужа Домникия Даниловна, помогала Дине Маевской делать перевязки, кормила его с ложечки. Семен Васильевич не мог говорить, только глаза его выдавали, как рад он, что жена и младший сын тоже рядом, как благодарен он Ковпаку за товарищескую заботу. А когда смог шевелить пальцами, написал неровными, расползающимися буквами записку: чтобы провели во всех подразделениях партийные собрания, а новичков привели к присяге! Он всегда оставался верен себе, комиссар Руднев…