Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя - Андрей Юрьевич Андреев

judiciaire), выводы которого лишены предрассудков или страстей и основаны на фактах. «Двумя единственными и столь простыми источниками истины являются 1) личный опыт и убеждения; 2) внешние факты и опыт, сообщенный посредством другого»[140].

Отсюда, чтобы в должной мере развивать свою «внутреннюю» способность к суждениям и познавать этот «внешний» опыт, в педагогической системе Лагарпа с непреложностью вытекает изучение наук. Одно из важных мест отведено философии как науки об «искусстве верно мыслить». Последнее означает для Лагарпа «всегда ставить факты в основу своих выводов», а также основывать решения на процедуре доказательств. Будучи, как уже ясно, проводником опытного метода, Лагарп опирался на труды Локка и Кондильяка (в особенности на книгу последнего «О происхождении человеческих познаний»). При этом и философское преподавание морали он также рассматривал как сугубо практическую науку, «способ ежедневного обхождения с людьми», отыскание подходящей для этого системы отношений. «Без подобной системы человек, даже самый честный, может оступиться и несведуще повести себя в тех поступках, которые бы он, конечно же, никогда не предпринял бы, если бы увидел, насколько они противоречат принципам, которые он признает в своем сердце»[141].

Способом же воспитания моральных суждений, имеющих особенно большое значение для будущего суверена, Лагарп видит историю. Уже в первом педагогическом отчете осенью 1784 года Лагарп поставил этот предмет на особое место. Лагарп хотел дать великим князьям «представления о первых сообществах, рассказать об их основателях, временах их возникновения, их продолжительности и основных революциях, которые к ним привели», а также показать «черты добродетели, милосердия, справедливости, преданности и патриотизма, заставляющие любить человечество посреди ужасов и глупостей, которыми провинились столь многие люди»[142].

Для ежедневных уроков истории Лагарп составлял записки с основными фактами и характеристиками исторических личностей различных эпох[143]. При этом его не волновало критическое изложение и анализ источников: Лагарп «обращает внимание только на нравственную сторону, так что его преподавание истории получает вид курса нравственности, самой чистой и самой возвышенной, основанной на исторических фактах»[144]. Каждый из примеров являлся назиданием, которое должно было послужить воспитанию будущего монарха.

Одним из таких важных моральных уроков была гибельность любой тирании. Человек, который, стремясь к первенству, приносит свободу народа в жертву своему властолюбию, совершает одно из тягчайших преступлений. И наоборот, народ, против которого и направлено это преступление, не только способен, но и обязан защищаться от зла, которое ему причинено. Поэтому тиран никогда не может нарушать законы или старинные обычаи своего народа безнаказанно. «Права законного сопротивления принадлежат всем и каждому, и напрасно тираны стараются уверить человечество, что восставать против их гнета будто бы является преступлением». Примеры такого сопротивления Лагарп видит и в древней, и в новой истории, начиная от борьбы против диктатуры Юлия Цезаря и до восстаний швейцарцев в XIV веке против австрийского владычества, а жителей Нидерландов в XVI веке – против испанского[145].

Нравственными же властителями, заслужившими доброе слово потомства, являются те монархи, которые соблюдают законы и уважают права своих подданных. В исторических заметках Лагарп вывел целую галерею таких фигур, выделяя среди них римских императоров Траяна, Марка Аврелия и французского короля Генриха IV. Их главными качествами были умение «видеть в поданных себе подобных» и сознание своей обязанности заботиться об их благосостоянии и счастье. Более того, по мнению Лагарпа сам институт монархии с приписываемым ему божественным происхождением – не более чем обман; «идеальный монарх» лишь выполняет свой долг перед обществом и только это может охранять его власть «лучше, чем крепости и солдаты»[146].

Неудивительно, что с началом Французской революции Лагарп и Александр следили за ее событиями, горячо одобряя революционные преобразования. В ноябре 1791 года, когда Александру почти исполнилось 14 лет, он дискутировал с А.Я. Протасовым о последствиях революции и отстаивал принцип веротерпимости. Протасова так взволновал этот разговор, что он счел необходимым сразу же донести своему начальнику Салтыкову, чтобы тот «сделал Его Высочеству нужные поправления». В одном из следующих разговоров с Протасовым, где обсуждались новости из газет, Александр недвусмысленно поддержал отмену всех дворянских привилегий, «говорил, что равенство между людьми хорошо, и что французские дворяне напрасно беспокоятся лишением сего достоинства, понеже де оно в одном названии состоит, не принося впрочем никакой за собою ощутительной пользы»[147]. Из этого хорошо видно, что усвоенный Александром принцип «равенства всех людей» и необходимости «защиты ими своих прав» преподносился Лагарпом не абстрактно, а конкретно, с немедленным приложением к текущей политической жизни.

Увенчать подготовку просвещенного монарха должно было преподавание философии и права. В последнем из составленных Лагарпом годовых отчетов о преподавании за 1791 год он рисовал перспективы начатого им курса: от логики и метафизики перейти затем к изложению «принципов естественного права», что позволит в дальнейшем пройти и «краткий курс права», а завершится «чтением хорошей истории философии и обзором наиболее известных кодексов законов». Позже Лагарп с сожаленим констатировал, что ему не дали времени, чтобы выполнить весь этот план[148].

Тем не менее в 1791–1792 годах свою начальную задачу по этому курсу Лагарп выполнял, как всегда, отказавшись от теоретического подхода в пользу наглядной «политологии». Он просто стал читать с великими князьями книги, где «те же материи были прежде рассмотрены, за собой же оставил возможность их разъяснять на словах, ссылаясь на поучительные события, происходившие ежедневно на театрах польском и французском». Своей главной задачей Лагарп считал «о правительствах и подданных, о государях и народах рассказать согласно с истиной и справедливостью». Касательно предреволюционной Франции таким пособием выступили посмертные записки Шарля Пино Дюкло о царствовании короля Людовика XV. Их обличительные строки столь глубоко врезались в память Александра и Константина, что последний не сдержался и решил в Эрмитажном салоне, в присутствии Екатерины II и посланника бежавших из Франции Бурбонов графа Валентина Ладисласа д’Эстергази, возразить последнему, когда тот расхваливал «безбедную жизнь французского народа при Старом порядке»: «Юный принц начал исчислять пени французской нации, чем привел в смущение эмигрантов, не смевших факты опровергать, и удивил Екатерину»[149].

Итак, под руководством Лагарпа формировалось мировоззрение юного Александра, стержнем которого являлось следование принципам «равенства и братства». Создание «принца-республиканца» стало главным успехом швейцарского наставника. В 18 лет (по признанию Чарторыйского) Александр «ненавидил деспотизм везде, в какой бы форме он ни проявлялся» и «любил свободу, которая, по его мнению, равно должна принадлежать всем людям», а также желал успехов республике и радовался им[150]. В то же время эта любовь к свободе не подкреплялась в Александре глубокими и твердыми познаниями, а те черты лени и поверхностности, которые Лагарп отмечал в великом князе уже в 8-летнем возрасте, к сожалению, оставались с ним и дальше.

Неблагодарное ремесло

Говоря об успехах Лагарпа в воспитании юного Александра, нельзя забывать, что им сопутствовали немалые трудности. Жизнь швейцарца при Петербургском дворе оказалась весьма нелегкой. Связано это было в первую очередь с его независимым характером и отсутствием покровителей.

После внезапной кончины А.Д. Ланского (в конце июня 1784 года, спустя всего пару недель после того, как тот принес Лагарпу хорошие новости о расширении круга его учительских обязанностей) у швейцарца не осталось в Петербурге высокопоставленной персоны, которая лично была бы заинтересована в его судьбе. Лагарп писал потом: «Я очутился одиноким при иностранном дворе, где на помещение такого человека, как я, должны были, вполне естественно, смотреть с недоумением»[151]. Единственное, по словам Лагарпа, что у него оставалось и защищало