Александр Герасимов - На лезвии с террористами

К этим дням относится начало моего знакомства с Петром Аркадьевичем Столыпиным. Работа под руководством последнего принадлежит к самым светлым, самым лучшим моментам моей жизни, — и мне о нем еще придется очень много говорить. Уже во время первого свидания Столыпин произвел на меня самое чарующее впечатление как ясностью своих взглядов, так и смелостью и решительностью выводов. Он знал обо мне от Дурново и потребовал, чтобы я представился ему немедленно после вступления его в должность. Прием длился, наверное, около часа. Я сделал обстоятельный доклад о положении дел в революционных партиях. Столыпин просил меня сноситься с ним по всем делам, касающимся политической полиции, непосредственно, минуя Департамент Полиции. Он хотел, чтобы я делал ему доклады по возможности каждый день. И, действительно, почти ежедневно после 12 часов ночи я приезжал к нему с докладом, и если меня не было, он обычно звонил и справлялся о причинах моего отсутствия. Для вас, — заявил он мне в первую встречу, — если будет что-то экстренное, я дома во всякое время дня и ночи". Подчеркнутое Столыпиным нежелание сноситься со мной через Департамент Полиции объяснялось его отношением к Рачковскому, который в это время еще продолжал стоять во главе Департамента Полиции. Осведомленный о Рачковском от Дурново, а возможно от кого-либо еще, он относился к нему очень отрицательно и не скрывал этого своего мнения в разговорах.

Вскоре по желанию Горемыкина я должен был явиться с докладом к нему. Впечатление, вынесенное мною от этой встречи, было прямо противоположным впечатлению, полученному от беседы со Столыпиным. К этому времени в Государственной Думе уже определилось ярко революционное настроение, и я стал определенным сторонником уничтожения этой революционной говорильни. Именно в этом духе я и строил свой доклад о деятельности революционных партий. Но уже очень скоро я почувствовал, что мой рассказ мало интересует Горемыкина. Он прервал меня ласковыми словами:

Ну, ну, полковник, не надо так горячиться. Вы слишком молоды и потому принимаете все всерьез. Поживете с мое, будете спокойнее. Все устроится. Надо предоставить события естественному ходу вещей.

Когда я в ответ указал ему, что Дума уже сейчас оказывает вредное влияние, а устраиваемые в ней демонстрации, когда министров встречают и провожают словами "палач!", дискредитируют власть в глазах населения, Горемыкин тем же тоном ответил мне:

Ну, если министров так оскорбляют, то им не нужно и ходить в Думу. Пусть они там варятся в собственном соку. Таким путем Дума сама себя дискредитирует в населении.

В этом отношении Горемыкин целиком находился под влиянием Рачковского, который именно так расценивал обстановку и очень сблизился в это время с Горемыкиным. По-видимому, они были и раньше знакомы, а теперь они проводили вместе почти целые дни. Я как-то спросил Рачковского, о чем он постоянно беседует с Горемыкиным. Он ответил неопределенно: так, о житейском... Немедленно по вступлении в должность председателя Совета министров Горемыкин переехал в казенную квартиру, на Фонтанку, 16. Там же поселился и Рачковский. Дела Департамента Полиции он совсем забросил и стал политическим советником при Горемыкин с, получив от пего особое поручение организовать правые партии и наблюдать за ходом общественного движения в стране, в особенности за деятельностью Государственной Думы. Вся деятельность Союза русского народа и других монархических групп, созданных в это время, протекала под непосредственным влиянием и руководством Рачковского. Об этих партиях и группах мне еще придется говорить дальше. Что касается наблюдения за Государственной Думой, то для этой цели был создан особый орган надзора. Один из моих жандармских офицеров Бергольд получил специальное поручение и был назначен начальником думской охраны. Он находился в непосредственном ведении Департамента Полиции. Для организации надзора за депутатами ему были отпущены средства на обзаведение секретными агентами. Но особого труда туг не понадобилось, ибо никто из депутатов и не скрывал своей деятельности.

Задача Рачковского не ограничивалась этим наблюдением. Он стремился создать внутри самой Государственной Думы сильную партию. Вначале казалось, что некоторые возможности для этого, действительно, имеются. Многие депутаты-крестьяне были недовольны вызывающими революционными речами и нападками на министров. Поэтому предложенный Рачковским план создания отдельного общежития для монархически настроенных депутатов крестьян вначале имел известный успех. Целый ряд депутатов поселился в этом общежитии. Но это продолжалось очень недолго. Всем крестьянам, как бы правы они не были, было присуще стремление получить землю. А потому, как только выяснилось, что левые партии за отчуждения, то из общежития (которое в левой прессе получило кличку „ерогинская живопырня") один за другим все депутаты разбежались. "Большой" план Рачковского — привлечение на сторону правительства правых крестьян, потерпел полное крушение. Это были похороны надежд, о которых вначале мечтал и Горемыкин, — на возможность создать в Думе послушное большинство.

Крах этих надежд ребром поставил вопрос: как быть дальше? Если невозможно создать в Государственной Думе послушное правительству большинство, то оставалось два пути: или разогнать Думу, или уступить ей и создать новое правительство, которое опиралось бы на поддержку этой существующей Думы. Горячим сторонником последнего плана, то есть политики уступок, стал Трепов. После того как выяснилось, что в Государственной Думе господствуют левые настроения, Трепов снова полевел. Самая мысль о роспуске Государственной Думы привела его в ужас. Ему казалось, что тогда начнется всеобщее восстание. Вся Россия запылает в огне подпаливаемых барских усадеб. Было изиесгно, что Трепов вступил в личные сношения с лидерами конституционно-демократической партии и обсуждал с ними вопрос о том, какой состав правительства их удовлетворяет. Начались его секретные доклады Государю в том смысле, что для блага России и сохранении династии необходимо пойти на уступки и создать думское министерство. Соответствующий список такого министерства был передан Треповым Государю.

Позиция Горемыкина, с которым мне приходилось несколько раз беседовать, вначале была совсем безразличная. Казалось, ему совершенно все равно: будет думское министерство или не будет. Только роспуска Думы и он, и Рачковский определенно боялись. Страх перед восстанием владел ими.

Именно в этот момент впервые большую роль начал играть Столыпин. Я с ним тогда еще не был так близок, как позднее, поэтому я знал о его планах и действиях только отрывочно. В разговорах со мною он неоднократно высказывался в том смысле, что дальнейшее сохранение существующего положения совершенно невозможно и что наиболее правильным был бы немедленный роспуск Думы. Но поскольку на это не согласен ни Государь, ни Горемыкин, постольку необходимо вести переговоры с представителями думского большинства.