Евгений Шварц - Статьи и воспоминания

— А что будет, если я скажу: прыгни в Дон? — поинтересовалась она опрометчиво.

И тут на ее глазах совершилось самое что ни на есть обыкновенное чудо: ни слова не говоря, как был — в пальто, шляпе и калошах — Женя Шварц перескочил через парапет и прыгнул в Дон. Речная вода в ноябре — штука опасная, ледяной, цепкий холод сводит ноги… Ошеломленная Гаяне принялась кричать, прибежали люди и вытащили иззябшего Женю. Нечего и говорить, что после подобной истории сердце красавицы дрогнуло: она вышла замуж за героя этой нелепой, изумительной и невероятной истории.

Одна, но пламенная страсть

Позже этот странный юноша будет работать секретарем у Корнея Чуковского, станет литератором и драматургом, о чем мечтал с самого детства — исступленно, тайно и страстно. Секретарствуя у признанного критика и переводчика Чуковского, он все выпытывал у его сына Коли: выйдет ли из него, Жени, писатель. Жизнь Шварца не баловала, и Коля тоже не спешил порадовать приятеля: «Писателя все время тянет писать. Посмотри — отец все пишет, все записывает, а ты нет. Не знаю, выйдет ли из тебя писатель…»

Шварцу хотелось писать, но не подстраиваться под общие правила. Он не хотел никого копировать, а своего пути еще не было. Ко всему прочему, ясно вырисовывалась у него в уме страстная тяга к сказкам, к мифотворчеству и чуду. И — непременно — чтобы добро побеждало зло. Эта страсть была у него с детства. «…В то же время обнаружился мой ужас перед историями с плохим концом. Помню, как я отказался решительно дослушать сказку о Дюймовочке… Пользуясь этой слабостью моей, мама стала из меня… веревки вить. Она терроризировала меня плохими концами. Если я, к примеру, отказывался есть котлету, мама начинала рассказывать сказку, все герои которой попадали в безвыходное положение. «Доедай, а то все утонут». И я доедал».

Казалось бы — одна из самых мирных профессий: лист бумаги, пишущая машинка, папироса «Беломор». Да и характер у Шварца незлобивый, приятный: по определению Маршака, под началом которого довелось работать юному писателю в детской редакции Госиздата, Женя — веселый, легкий, «будто пена от шампанского». Сам он о себе писал в «Дневниках» так: «Не в литературном, а в настоящем смысле этого слова я был уверен, что вот-вот начнутся чудеса, великое счастье… Никого я тогда не осуждал… и всех любил от избытка счастья…»

Годы стоят голодные и холодные — 20-е

Один из современников, вспоминая жизнь в Ростове-на-Дону, с изумлением и восхищением пишет: «Время было адски трудное. Помню, однажды я пришел в гости к Жене. На кухне в тазу он лепил пирожки из угольной пыли. Дело в том, что штыб, не собранный в комок и неспрессованный, не горел в печке. В промороженной квартире, в ледяной воде Шварц занимался этим мрачным делом. Работал весело. Я стоял рядом и не мог взять в толк, что он колдует. Его пирожки вовсе не были пирожками. Из штыба он лепил какие-то фигурки вроде зверюшек, человечков. Но штыб не глина. Ничего похожего не получалось. Они разваливались, не подчиняясь рукам «скульптора». Но так было легче и занятнее готовить топливо. Руки его были черны от угольной пыли, лицо напряжено. Он играл в какую-то игру, и игра увлекала его. Денег явно не было. Еды — тоже. Кусок сала и бутылочка спиртного, принесенные гостем, создавали настроение, близкое к банкетному… За столом было молодо и беспечно. Женя рассказывал невероятные истории…»

Кто смеется последним?

То же продолжалось и в Петрограде. Там Шварц уже пользуется славой «устного писателя» — за блестящие и смешные анекдоты, которыми потешает друзей. Он работает в детских журналах «Чиж» и «Еж», сходится с самыми остроумными людьми своего времени: поэтами-обэриутами Олейниковым, Заболоцким, Хармсом. Общались они иногда весьма небанальным образом — об этом свидетельствуют воспоминания близких друзей. Например, Алексея Пантелеева: «Имя Шварца я впервые услыхал от Златы Ионовны Лилиной, заведующей Ленинградским губернским отделом народного образования.

— Вашу рукопись я уже передала в редакцию, — сказала она. — Идите в Дом книги, на Невский, поднимитесь на пятый этаж в отдел детской литературы и спросите там Маршака, Олейникова или Шварца.

Должен признаться, что в то время ни одно из названных выше имен, даже имя Маршака, мне буквально ничего не говорило.

И вот в назначенный день мы с Гришей Белых, молодые авторы только что законченной повести «Республика ШКИД», робко поднимаемся на пятый этаж бывшего дома Зингер, с трепетом ступаем на метлахские плитки длинного издательского коридора и вдруг видим — навстречу нам бодро топают на четвереньках два взрослых дяди — один пышноволосый, кучерявый, другой — тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами.

Несколько ошарашенные, мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются.

— Вам что угодно, юноши? — обращается к нам кучерявый.

— Маршака… Олейникова… Шварца, — лепечем мы.

— Очень приятно… Олейников! — рекомендуется пышноволосый, поднимая для рукопожатия правую переднюю лапу.

— Шварц! — протягивает руку его товарищ…»

Детский отдел содрогался от хохота с утра до вечера. «Демонический», страстный Олейников, с которым впоследствии Шварц разойдется, посвящал знакомым «дамочкам» пылкие стихи-оды:

«Без одежды и в одежде я вчера Вас увидал,/Ощущая то, что прежде никогда не ощущал…»

Мрачноватый, звучноголосый Даниил Хармс шутил по-другому:

«Мой телефон — 32–15. Легко запомнить. Тридцать два зуба и пятнадцать пальцев».

Среди товарищей было признано, что русский юмор — статья особая. Строится он вовсе не на игре слов, не на каламбуре, а на чистейшем абсурде. В нем все и упражнялись.

Кажется — куда уж смешнее, милее, аполитичнее? На этом фоне Шварц пишет рассказы и стихи для детей, начинает писать пьесы. Мирная профессия писателя в тоталитарном государстве… Пишущая машинка, «Беломор»… Но в абсурде упражнялись не только жившие тогда литераторы. В нем упражнялось само время.

Заболоцкий много лет проведет в лагере и выйдет оттуда другим человеком. Николая Олейникова расстреляют, Даниил Хармс погибнет от голода в тюремной больнице. Друзья и соратники будут исчезать один за другим.

«Мы как никто чувствуем ложь, — напишет Евгений Шварц. — Никого так не пытали ложью…»

Времена не выбирают…

В современных статьях Шварц зачастую именуется «добрым сказочником», а его пьесы «Голый король», «Тень», «Золушка» и «Дракон» — «милыми и человечными». В нынешнее видение советской истории и литературы хотелось бы внести некоторую ясность.