Вячеслав Кондратьев - Селижаровский тракт

Рябиков теперь, как отошло все, видать, гордится тем, что приключилось с ними, рассказывает подробности взахлеб, а Коншин отправляется к землянке помкомбата.

Там накурено, темно. Лейтенант сидит прямо на полу, прислонившись к стене, воротник шинели поднят, глаза на осунувшемся лице закрыты, в губах торчит потухший окурок.

- Товарищ лейтенант, - трогает его за плечо Коншин.

Тот открывает глаза, непонимающе смотрит, потом опять закрывает. Да, нелегко ему после такого, думает Коншин, но все же какое-то раздражение, даже злость входит в душу: наломал-таки дров лейтенант с этим "на пробу", и он, уже не церемонясь, встряхивает помкомбата.

Тот вздрагивает и просыпается окончательно.

- Коншин? - не очень-то удивляется он.

Видно, после этого страшенного боя никому ни до чего... В живых остались и ладно, потом во всем разберемся...

Коншин рассказывает о случившемся.

- Значит, немцы под танком? - спрашивает помкомбата и морщит лоб, что-то соображая.

Коншин догадывается, о чем тот думает: можно ли взять тех немцев ночью? И его охватывает опасение: не ему ли прикажут идти на это, а он так умучен, что только одно хочется - спать, спать и ни о чем не думать...

Помкомбата приказывает связисту соединить его с комбатом, и тот начинает крутить телефон: "Волга", "Волга"... Под эту "Волгу" Коншин, присев рядом со связистом, вдруг проваливается в сон, от которого через несколько секунд его отрывает оглушительный грохот артиллерийских залпов. Некоторое время огонь идет по тылам, а потом обрушивается на их местоположение...

Дрожит земля. Дрожит потолок землянки. Разрывы хлопают совсем близко, но самое страшное - сильнейший огонь по тылам. "Отрезают", - думают и помкомбата, и Коншин, иначе чем же объяснить эту канонаду позади?

И тут вваливается в землянку Рябиков.

- Бегут люди! Паника! - выхрипывает он. - Вроде танки немцы пускают.

Расстегивая на ходу кобуру, помкомбата выбирается из землянки, за ним Коншин.

Черными тенями мимо пробегают бойцы.

- Куда? Отставить! - кричит помкомбата, стреляя в воздух из пистолета, но вдруг осекается - разрыв рядом освещает кошмарное: в нескольких шагах от землянки - стоит, пока еще стоит, покачиваясь, что-то непонятное, уже не похожее на человека, все разодранное спереди - грудь, живот, а вместо лица окровавленная маска. Коншин закрывает глаза, а когда открывает, видит обмякшего, осевшего лейтенанта.

А люди бегут... Кто-то уже кричит: "Отрезают!" - кто-то визжит: "Танки!"

И Коншин чувствует, как паника охватывает и его, как хочется ему тоже разорвать рот и, что-то крича, бежать и бежать из этого ада, чтобы и с ним не случилось того же, что с тем, у землянки... Видит, что и с помкомбата творится то же самое

Что случилось бы дальше - бросились бы они бежать вместе с бойцами или все же нашли силы взять себя в руки и остановить панику - неизвестно. Только замечает Коншин, как слева взмывается фейерверком автоматная очередь из трассирующих - и люди останавливаются, потом медленно пятятся назад; на них с поднятым ППШ, из ствола которого летят красные точки, наступает политрук его роты.

- Какие танки? Кто видел танки? Назад! Нет никаких танков! - кричит он. Всем занимать оборону! По своим местам! Где бронебойщики? Занять позиции!

За политруком идет с карабином какой-то старший лейтенант, видимо, артиллерист, который тоже кричит:

- Вот стоят мои пушки! Мы не пустим танки! Прекратить панику! Где помкомбат? Где командиры рот?

Народ понемногу успокаивается, хотя и рвутся вокруг мины, хотя и бухают сзади артиллерийские снаряды, хотя в редкие промежутки между разрывами слышится рокот танковых моторов.

- Вы помкомбат? - подходит артиллерист к лейтенанту. - Что же вы? Остановите людей! Организуйте оборону! Что с вами? - Помкомбата вдруг сламывается, и его начинает тошнить. - Вы кто? - обращается старший лейтенант к Коншину.

- Коншин! - восклицает политрук. - Живой? Откуда? Это сержант Коншин, он принял первую роту.

- Так чего же вы? Тоже скисли! Мальчишки! Давайте организовывать оборону. Командуйте же, черт вас возьми! Это же ваши люди.

Коншин наконец очухивается. Спокойный и требовательный голос старшего лейтенанта, презрительное "мальчишки" заставляют его стронуться с места, и он мечется по роще, собирая бойцов и отделенных, направляя их к опушке в ненадежные снежные окопчики...

Обстрел начинает утихать. Не слышно и рева танковых моторов. Выходит, попугали их немцы только, показали, на что они способны, ну и кровушки пустили. К тем потерям, что при наступлении понесли, еще прибавилось. Сколько в батальоне осталось, придется завтра подсчитывать. И в наступившей тишине стоны раненых и жалобное: "Братцы, санитаров..."

Превозмогая неимоверную усталость, Коншин вместе с политруком еще долго ходят по леску, организуя вынос раненых... Коншин с удивлением отмечает, что нет уже в его сердце той щемящей жалости к ним, какую испытывал вначале, - вот как торопятся в тыл, вот как боятся, чтобы не добило...

- Ждите своей очереди. Санитаров мало, - бросает Коншин, поражаясь холодности своего голоса, и ловит себя: не завидует ли он им, которые завтра будут в санроте, в безопасности и тепле?

Ему же завтра опять принимать утренний минометный налет, опять, может, идти в наступление... Так чего же ноете? Потерпите, всех вынесем, только не сразу...

Было около десяти вечера, когда наконец они с политруком устроили ротный КП в большой воронке от авиационной бомбы. Настлали лапнику вниз, сверху перекрыли воронку тонкими стволами сломанных березок и елок. В центре разожгли костерик и разместились вокруг него все шестеро: двое связистов, двое связных и их двое. Все были измучены донельзя, но заснули только бойцы - Коншин и политрук спать не могли. У Коншина вертелись в голове картины прошедшего дня, и какая-то огромная обида, что так неудачно все вышло, сдавливала грудь.

"Почему так случилось? Почему так нелепо все сложилось? Почему? Почему?" громоздились, налезая друг на друга, мысли и не находили ответа.

Политрук посасывает цигарку и смотрит в огонь потухшим, усталым взглядом думает, видать, о том же... Но пока они молчат, каждый в своих мыслях, да и сил нет говорить. Политрук вообще не особо разговорчив, не изводит бесконечными беседами и поучениями. Он старался поговорить с каждым в отдельности, по-простому, ну и на старшину часто нажимал, чтобы с довольствием порядок был. В общем, ничем он не выделялся, на голос никого не брал, а вот он все-таки остановил панику, организовал вынос раненых и с поля боя, и после вечернего налета...

Коншин приглядывается к нему... Он понимает, что политрук внутренне сильнее и жизненного опыта ему не занимать, лет на двенадцать старше он Коншина. И смущает его, что по стечению обстоятельств этот человек оказался у него в замполитах... Ненадолго это, конечно, пришлют скоро кого-нибудь на роту, думает он.