Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны - Сесили Вероника Веджвуд

Вильгельм принял решение. Открытое противостояние брата правительству, лютеранское вероисповедание и всем известное дурное поведение жены неисправимо скомпрометировали его. Но он не доверял новому кружку молодых экстремистов, с которыми постоянно общался Людвиг. Вильгельм сомневался, что имеет достаточно влияния, чтобы держать их под контролем, и боялся, что любые задуманные им действия будут напрасны и в конечном счете будут иметь опасные последствия. Ведь уже ходили слухи, что король Филипп собирается послать в Нидерланды армию, чтобы силой провести в жизнь свою политику. Если это действительно так, королю будет нужен предлог, а именно такой предлог создавали сейчас эти безответственные заговорщики.

В начале новогодних праздников 1566 года Вильгельм послал за Людвигом в Бреду и тогда же пригласил в гости Эгмонта, Хорна, Бредероде, Бергена и Кулембурга. Какие бы доводы экстремисты ни приводили, убеждая Вильгельма поддержать их план принудить Филиппа изменить политику, принц остался при своем мнении. Он считал, что заговорщики переоценивают свою силу и недооценивают силу короля, а потому их игра приведет к кратковременному успеху, за который они поплатятся поражением и будут побеждены надолго. Бесполезно было говорить Вильгельму, что немецкий военачальник-наемник Эрих Брауншвейгский по поручению испанского короля в этот момент собирал войска в соседнем Клеве, бесполезно было повторять слух о том, что Филипп сам готовился прислать армию. Вильгельм знал все об этих событиях, но видел в них причину для большей, а не меньшей осторожности. По его мнению, протест группы дворян, какими бы сильными фразами он ни был выражен, вряд ли будет эффективной защитой. Людвиг тогда или позже – скорее всего, тогда, потому что Людвиг никогда не сдерживал свой язык, – заговорил о возможности нанять солдат в немецких протестантских государствах, чтобы быть готовыми ко всему, что попытается сделать Филипп. Это было бы явной изменой, и Вильгельм не захотел рассматривать такой выход. Пока нет. Пусть король нападет сам, это станет оправданием.

Единственный план действий, который, видимо, предложил Вильгельм, показался Эгмонту и Хорну ненужным, а остальным бессмысленным. Это было предложение обратиться к умному императору Максу, двоюродному брату Филиппа, и попросить, чтобы император обратил внимание, что, согласно политической теории, Нидерланды – часть Священной Римской империи, а поэтому имеют право на региональные привилегии, которые даны протестантам, по крайней мере лютеранам, Аугсбургским соглашением 1555 года. Но это не отвечало требованиям Людвига, Бредероде и братьев Марникс. Во-первых, Аугсбургское соглашение позволяло исповедовать реформированную веру в тех землях, правители которых – реформаты, и, значит, ничего не меняло в судьбе Нидерландов, которыми правил Филипп. Во-вторых, в этом соглашении было признано только одно реформаторское вероисповедание – лютеранское. Тогда какая от соглашения польза нидерландским кальвинистам? Трудно сказать, какими были в конечном счете намерения Вильгельма. Ему все меньше нравился кальвинизм, и, возможно, он надеялся, заключив какой-нибудь союз с немецкими лютеранами, сразу укрепить Нидерланды для отражения неизбежной атаки Филиппа и изменить соотношение сил среди протестантов, чтобы перевес снова был у лютеран. Но он не сумел ни отговорить Людвига и его друзей от их планов, ни внушить свои мнения Эгмонту и Хорну. Экстремисты слишком быстро шли напролом, а консерваторы Эгмонт и Хорн были в таком мучительном недоумении, что не могли двинуться никуда.

Встреча была совершенно безрезультатной. Хотя ее участники, расставаясь, пообещали друг другу, что позже в этом году будут снова собираться для дискуссий в деревенском доме Хоогстратена, Вильгельм, кажется, приготовился признать поражение и полностью выйти из этой невыносимой ситуации. В любом случае он 24 января 1566 года послал регентше письмо, в котором сообщал, что уходит в отставку, и откровенно писал, что оказывать государственную поддержку инквизиции по испанскому образцу означает нарушить конституцию Нидерландов, а делать это во время сильнейшей нехватки зерна в высшей степени неразумно. Дальше он советовал ей не предпринимать ничего, пока король сам не приедет в Нидерланды, как обещал.

И просил ее за это время найти «на мое место кого-нибудь, кто лучше понимает народ и более искусен, чем я, в том, чтобы поддерживать в народе мир и спокойствие».

«Кого-нибудь, кто лучше понимает народ и более искусен, чем я…» – найти такого была трудная задача, и принц знал это, когда писал свои полные горькой иронии слова. В нем мало осталось от любимца императора Карла. Колебания Маргариты, ее патетические обращения к нему и Эгмонту за помощью как раз в то время, когда политика короля отменяла их советы, и, возможно, в конце концов, также ее личная жестокость, когда она грубо поступала с его женой, настроили принца против регентши. Маргарита была уже не милостивой «мадам», царственной регентшей, а «вспыльчивой женщиной, которая вооружилась властью короля и прикрывается ею как маской», орудием жестокости и лукавой лжи Филиппа по отношению к беззащитным Нидерландам. Но Вильгельм по-прежнему был только добросовестным, сочувствующим и озабоченным человеком в утомительной и затруднительной ситуации; это был еще далеко не тот Вильгельм, который потом уверенно возглавлял борьбу народа. Принцу мешали недостатки его воспитания. Он ненавидел положение одиночки среди противников, а теперь чувствовал, что все начинают видеть в нем противника, критикуют, не доверяют. Поэтому он захотел выйти из игры и бежать оттуда, где потерпел неудачу в политике и был унижен в обществе. Он написал Маргарите лишь после того, как побывал в Антверпене и опросил тех купцов, с которыми за восемь лет до этого виделся по поручению короля. Теперь он встретился с ними ради себя самого, и это была не первая встреча. Разговоры были трудные. Долги Вильгельма достигали миллиона флоринов, и вряд ли он мог покинуть Нидерланды, не уплатив худшие из долгов. Вот причина этой тяжелой недели споров с антверпенскими финансистами.

В эту неделю, несомненно, произошло одно событие, а возможно, их было два. Во-первых, Вильгельм понял, что его кредита теперь не хватит для больших займов. Это одно уже могло изменить его планы. Но не случилось во время этих бесед еще чего-то? Ни одна часть нидерландского народа не была обеспокоена положением в этой стране больше, чем богатые бюргеры и ответственные граждане Антверпена. Среди причин этого были упадок торговли и безумная нестабильность денежного рынка, вызванные политикой Филиппа, но это были не все причины. Торговое сословие состояло из мыслящих и независимых и самостоятельных людей; эти люди гордились своими достижениями, свободами, которые их предки отвоевали у прежних правителей, и высокой репутацией Нидерландов во всем мире.

Вильгельм всегда умел подружиться с этими людьми. Кому-то из них он действительно был должен крупные суммы денег, но его отношения с ними не ограничивались этим. Он всегда уважал