Александр Куланов - Роман Ким

Первого марта в Сеуле с чтения Декларации независимости двадцатимиллионного народа начался мятеж против колониального правления японцев, быстро распространившийся на всю страну и за ее пределы. Нападения на японцев продолжались около двух месяцев и стоили корейцам 24 тысяч убитых и раненых и еще 53 тысяч арестованных, и это послужило еще одним поводом для озлобления народа. Распространялись рассказы о жестокости японских военных: «…в г. Сувоне 15 марта 1919 г. японцы “…узнав о том, что в окрестностях города убит один японский солдат, собрали жителей в церковь (якобы для проповеди), а затем, облив здание керосином, подожгли его и стали расстреливать людей, выбегающих из горящего здания. Убийства и поджоги продолжались в течение трех дней, в результате чего было убито еще несколько десятков жителей и сгорело более 400 домов”»[96].

Мятеж затронул и Владивосток. Очевидец тех событий, большевик А. Н. Яременко, писал: «Корейская слободка во Владивостоке разукрашена национальными и красными флагами — сегодня у корейцев праздник-демонстрация независимости Кореи. Происходят митинги. Корейская манифестация движется от корейской слободки по городу. На автомобилях мчатся по городу, разбрасывают “Декларацию независимости” Кореи. Корейские дети и молодежь преобладают в демонстрации. Это “Красный праздник просыпающейся Кореи”. Русский пролетариат примыкает к манифестации. Всем консулам специальная корейская делегация вручает “Декларацию независимости Кореи”, напечатанную на английском, русском, китайском и корейском языках. Японская жандармерия присматривается, шмыгает по корейским фанзам, срывает “Декларацию”. Передают, что китайский консул любезно принял корейскую делегацию… Японскому консулу бросили пачку деклараций в окно. Единодушие корейцев проявилось с большой силой…»[97]Представители корейских организаций в Приморье приняли решение отмечать 1 марта — день объявления в Сеуле Декларации независимости как праздничный — правда, без уточнения, как, собственно, его праздновать. Именно в эти дни, в марте 1919 года, когда японскому консулу Кикути Дзиро корейцы бросали в окна пачки деклараций, а в лесах вооружались партизанские отряды, воодушевленные не только национальной ненавистью, но и большевистскими агитаторами, Роман Ким заканчивал гимназию и готовился начать самостоятельную жизнь.

До поступления в Восточный институт оставалось еще полгода, и сначала вчерашний, но вполне себе взрослый (19 лет!) гимназист попал в армию. Указом Верховного правителя Сибири А. В. Колчака от 8 марта с 27 марта была объявлена мобилизация молодых людей до 1901 года рождения[98]. Ким получил аттестат о восьмилетнем образовании в апреле и сразу был призван в колчаковскую армию.

Став солдатом, Роман не занял место в окопе на сопке, сжимая в руках «трехлинейку» или винтовку Арисака. Он остался во Владивостоке, где немедленно нашли применение его знанию японского языка, но и этот эпизод биографии Романа Николаевича содержит массу загадок. Мало того что Ким из года в год писал в анкетах, что вернулся из Японии в 1917 году, он сознательно и дальше запутывал историю, как в известной нам анкете 1935 года: «В Белой армии не служил. В 1919 г. во Владивостоке омским правительством была объявлена мобилизация учащихся старших классов гимназии и университета. Я был в университете, куда при поступлении сдал документы, что я сын Николая Кима (русского подданного, иначе меня не приняли бы)… По мобилизации студентов-восточников назначен чиновником военного времени в штаб округа… Я обратился в японское генконсульство, которое подтвердило, что я приемный сын Сугиура и являюсь японцем, таким образом, мне удалось уклониться от мобилизации и числиться слушателем университета»[99].

Но, во-первых, согласно документам, хранящимся в архиве Дальневосточного университета, в марте Роман Ким не «был в университете». Во-вторых, в прошении к председателю совета профессоров Восточного института указаны три документа, прикладываемых к прошению, но среди них нет ни одного, касающегося гражданства Николая Кима. Зато упоминается некое «разрешение от начальника военной службы» на слушание лекций, в деле отсутствующее, неизвестно кем и когда из него изъятое. В-третьих, Роману не удалось уклониться от мобилизации, даже если он и получил в японском генконсульстве справку о своем японском гражданстве, так как в то время он не был студентом.

В середине июня 1919 года P. Н. Ким — «писарь штаба Владивостокской крепости, окончивший в Японии 6 классов начальной школы и 3 класса средней…», сотрудник «Моей газеты» и информационного агентства «Feta», проживавший на 1-й Морской ул., д. 5, кв. 1, был рекомендован на должность переводчика Военно-статистического отдела штаба Приамурского военного округа[100].

Почему Ким так настойчиво называл себя студентом в то время, когда он таковым не являлся, непонятно. Можно предположить, что ему очень не хотелось, чтобы в чекистских документах оказалась зафиксирована его служба в колчаковской разведке в 1919 году. Дальше в автобиографии Роман старается еще больше сгладить военный привкус той мобилизации: «Во главе отдела стоял полковник Цепушелов (кореевед), в отделе работали в качестве официальных экспертов-консультантов проф. Спальвин и ряд других японистов, китаистов, монголоведов. Ряд востоковедов, состоящих в этом отделе, теперь члены ВКП(б). Немного спустя отдел был расформирован… и я был отправлен в качестве чиновника военного времени в отделение культурно-просветительское и печати». Так значительно лучше: студента-восточника призвали в армию, сначала поставили под ружье, потом отправили в какой-то статистический отдел, где сидели такие же книжные черви, как он сам, а потом и вовсе — «бросили на культпросвет». Неосторожно названный разведывательным военно-статистический отдел Ким всячески пытался отделить от разведки Колчака уже на допросах: «…отдел разведывательной деятельностью не занимался. Военно-статистический отдел в основном занимался просмотром японской и китайской прессы, монографий по политике, экономике, статистике и т. д. Ни военных, ни секретных материалов военно-статистический отдел не пропускал. Они направлялись в оперативный отдел, где в большинстве случаев сидели офицеры, окончившие в свое время Восточный институт»[101].

О том, что полковник Александр Ильич Цепушелов не только востоковед, но и профессиональный разведчик, Ким либо не знал, либо умолчал сознательно. Почему-то еще Роман назвал бывшего шефа корееведом, хотя тот был коллегой — японистом и китаеведом, окончил тот же Восточный институт всего лишь в 1911 году, служил в разведке, неоднократно бывал в служебных командировках в Японии.