Джон Фаулз - Дневники Фаулз

После этого Лондон кажется скучным, закованным в бетон. Ферма — совсем в другом мире. Она сама — королевство.

17 октября

Принимаю предложение «Фокса». 7,5 тысячи долларов за право на экранизацию, 92,5 тысячи — по выходе фильма, 10 тысяч — за написание сценария; с добавкой по 5 тысяч долларов за каждые пять тысяч экземпляров, проданные сверх 25-тысячного тиража, и так вплоть до 55 тысяч; плюс к этому 5 тысяч долларов за первую неделю, в которую книга возглавит перечень бестселлеров, 10 тысяч за две, еще пять тысяч за любые четыре недели на любом месте в перечне; пять тысяч, если продажа издания в бумажном переплете превысит 50 тысяч экземпляров, и 10 тысяч, если она превысит 75 тысяч экземпляров.

19–20 октября

Переезжаем на Андерхилл-фарм. Не перестающее донимать меня саднящее горло перерастает в острый фарингит: не могу ни глотать, ни думать, все ужасно. Целыми днями валяюсь в постели. Моника и Лиз метут, убирают, обустраивают гнездо. Приятный пожилой доктор-шотландец заглядывает мне в горло, прописывает очередной антибиотик. Погода прекрасная, тепло, как весной, а я хандрю, хандрю, хандрю.

В саду, пытаясь ускользнуть от нас, описывает круги хорек. Тычется в каменные стены, потом ищет прибежище в грядках клубники.

Бурые совы. Ухают вокруг всю ночь. Восхитительные льдистые звуки — будто невидимые музыканты играют во тьме на гобоях.

Лязг запираемых на засов дверей.

Какая здесь ночью тишина. Дом поскрипывает и потрескивает. Ни машин, ни прохожих, никого.

23 октября

1. Роман. Вытащить на поверхность персонажей, невесть как долго скрывающихся под землей. Я знаю, что они там, но никогда не знаешь, на кого они похожи, пока не извлечешь их из-под земли.

2. Романист. По сути, рассказчик, фигура, стоящая в уголке базара. Мне кажется, есть что-то глубоко постыдное, унизительное в том, что ты — романист. Глубоко внутри нас прячется человек, стоящий на дырявом ковре, а весь мир проплывает мимо.

3. Диалог — самая трудная вещь в романе. Вот почему такими неудачными выходят телевизионные драмы. Их авторы не могут позволить себе приличных диалогов: ведь они требуют терпения, времени, бесконечных переделок.

Море внизу вздыхает и плещется о рифы.

Каждую ночь где-то за фермой раздается непривычный лай: отчаянный и надрывный, точно собака сорвалась с края света и зовет, зовет на помощь, падая, проваливаясь в бездонную глубь.

Впадаю в депрессию, читая статью об оседании грунта. Вся ферма может ненароком соскользнуть в море. И в то же время испытываю безотчетную радость: ведь вся она — как огромная, необъятная поэма. Чувствуешь ее непостижимость, скрытую в ней поэзию.

Свет в спальне. Окошко на удивление маленькое, но старая комната полнится светом, ибо его отражает море.

25 октября

В оранжерее: небо — лазурное, беспримесно чистое, ни тени, ни облачка, ни бирюзовой дымки, так часто окрашивающей английский небосвод.

Подобрал с земли две спелые винные ягоды.

М-р Чичестер. Владелец земель на восток от фермы, кузен мореплавателя Фрэнка Чичестера. Человек завидной прямоты, грубости и напористости.

— Мой отец — четвертый по старшинству из офицеров королевского флота.

Ему не терпится испытать на прочность меня. Кто я такой? Откуда взялся? Как посмел наложить лапу на его ферму? Супруги Струтт предупреждали, что он считает Андерхилл-фарм «своей» — местом, куда он переедет на жительство, выйдя на пенсию.

— Ну, моя жена здесь не появится. Она так и сказала: «Ноги моей больше не будет на Андерхилл…» Конечно же, он мне отказал. Я сказал, что он слишком много запрашивает. И не стеснялся в выражениях. — И добавил: — Я же банковский служащий. Деньги считать умею. — А напоследок обронил: — Струтты купили ее за шесть тысяч сто пятьдесят фунтов. — И его глазки завистливо блеснули. Блеснули с такой нескрываемой завистью, что стало смешно: так он напоминал малыша, изо всех сил старавшегося вернуть проигранное.

— Я еще вернусь, — пригрозил он у дверей. Бедняга.

Весь фокус в том, что в нашем распоряжении его письмо Струтту, где он предлагает за ферму 11 750 фунтов.

26 октября

Сегодня мне лучше. Заняты сбором картофеля — правда, запоздалым: в каждой картофелине глазки, жучки, волоски. Но урожай большой. Дерево рублю топором, но для дров нужна циркулярная пила. И еще много чего. Но в этом-то много и есть кайф. Тут все дни кажутся слишком короткими.

5 ноября

Холодный восточный ветер доносит городской шум. Треск фейерверка, каскад красно-зеленых гроздьев, взмывающих над голым холмом. А у нас луна любуется собственным отражением в море.

Сегодня отбыла Моника, возвращается в Нигерию. Эти последние недели она просто спасала нас от гибели, спасала своим присутствием. И не только: она работала по дому больше любой прислуги, какую мы могли бы нанять.

Прекрасные дни уходящей осени: ясное синее небо, обжигающий ветер. Но мы его почти не чувствуем: на ферме тепло, она в уединенном месте. Сегодня видел бабочек, расцвело одно из грушевых деревьев, рабочие обедают прямо в саду.

Вчера прошагал по берегу две или три мили, не встретив ни души; вода чистая, ослепительно синяя, побережье усеяно обломками дерева; в бухте Пинхей нарвал замечательного кресс-салата — лучшего, какой мне доводилось есть в жизни. На берег накатываются неторопливые волны, в их холодных зеленых переливах проглядывают красновато-бурые и серые водоросли.

9 ноября

Около полуночи, полнолуние. Свет луны — серый с едва уловимым оттенком зелени — чуть заметно подрагивает на волнах. То тут то там он вспыхивает горделивым блеском чистого серебра: манящего, скользящего, жидкого, немого, прекрасного, такого таинственного. Море — вот красота этих мест. Ее не портят корабли. Море: его шум, его очертания, когда оно вгрызается в землю, ласкает ее.

10 ноября

Сегодня нас навестил старик Баудич, живущий в этих краях вот уже полвека. Краснолицый, со смешным, с двумя горбинками, носом. Дня не может прожить без горячительного.

— Старина Джек шагу не сделает яйцо с земли подобрать, — отзывается о нем один из строителей, — но потащится за двадцать миль по снегу глубиной шесть футов ради бутылки виски.

Всю жизнь, по всему судя, его содержала толстая флегматичная женушка. Старик не чужд определенного обаяния, прекрасно, с картавостью Рейли обыгрывая дорсетский диалект.

— Земля в этих местах делает реверанс морю, — замечает он. И добавляет: — Она бочком тут стоит, земля-то.

За эту великолепную метафору хочется крепко обнять его.