Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко

не хватай первое попавшееся. Пшено выбирай почище. Картошку пересмотри каждую».

Постепенно стала я и покупать дешевле, и варить вкуснее. Мама довольна, квартиранты — тоже.

Так прошло не знаю сколько времени — месяц или два, а может, и больше. Однажды я услышала, как мама говорила навестившей ее знакомой: «Если бы не этот ангел, Ира, мы погибли бы с голоду».

Ох, как приятно было мне слышать, что мама так говорит обо мне: «Этот ангел, Ира!» Даже горячо внутри стало.

Только выздоровела мама, только взялась за хозяйство, как в городе началась эпидемия испанки. Испанка — это как современный грипп, только намного тяжелее. Очень высокая температура, многие умирали. В нашей семье первой заболела Натка. Лежит вся красная, в каких-то пятнах. Мама суетится, что-то заваривает, говорит мне: «Посиди возле нее».

Я сижу, смотрю. Ната молчит, потом спрашивает: «А что там папа крутит?»

Мне делается страшно. Передаю слова Наты входящей из кухни маме, а та отвечает: «Она бредит».

Мама вынимает градусник, поставленный Нате под мышку. «Господи, помилуй, сорок один и шесть десятых.— А потом еще говорит — не то мне, не то самой себе — с горькой печалью в голосе: — А ведь человек может выдержать только до сорока двух градусов».

И так ужасно жалко мне и Нату, и маму, что я заливаюсь слезами: вот сейчас умрет! Но тут входит Тася и солидно, спокойно говорит: «Ничего, мама, наша Натка выдержит и больше, она здоровая».

И правда, выдержала.

Еще не кончилась испанка, как пришел сыпной тиф. Это уже совсем страшная болезнь, от нее умирало больше, чем поправлялось. Мы знали, что болезнь эту распространяли вши, и мама, только оправившись от испанки, тщательно просматривала по вечерам нашу одежду и волосы. Каждую неделю согревала на плите воду — Владимир Иванович помогал ей снимать бак с горячей водой — и мы мылись в лоханке, все три по очереди в одной воде.

Первый в доме заболел тифом наш управдом Адольф Адольфович, добрый пожилой человек в зеленоватом мундире с нашивками, вероятно, железнодорожник. Жил он этажом выше нас в небольшой комнате. Когда я узнала, что он заболел, сразу пошла к нему, понесла немного каши, но он не стал есть, только воду пил, много пил. Потом лежал с закрытыми глазами, ничего не говорил, а то вдруг порывался бежать, что-то выкрикивал непонятное, метался в жару. Меня не узнавал, а я плакала, глядя на его потное, заросшее серой щетиной лицо, на раскрытый рот, с трудом хватающий воздух, и просила его лежать спокойно.

На другой день узнала, что он умер. Выбежал на улицу, на холод, в одном белье, а когда его нашли и вернули домой, почти сразу умер.

Потом заболел наш квартирант Владимир Иванович. Лежал то молча, то начинал стонать и звать мою маму. Мама заходила к нему, и один раз я увидела, стоя в дверях, что он схватил се руку, целует, целует и говорит: «Дорогая, я знаю, я вам в тягость». Но мама мягко отняла руку, сказала Владимиру Ивановичу: «Лежите спокойно, никому вы не в тягость. Давайте-ка измерим температуру».

Через несколько дней Владимир Иванович умер. Его забрали какие-то люди.

А потом и Нина Алексеевна заболела. Тоже лежала и ничего не ела.

В какой-то день прихожу я к ней вечером, вижу — лежит неподвижно, с открытыми глазами. Я у нее что-то спросила, она не смотрит на меня, не шевелится. Страшно мне стало, я заставила себя подойти, тронуть руку. Лед!

Я побежала к маме: «Нина Алексеевна умерла!» Мама грустно сказала: «Пойди, детка, к новому управдому, скажи, чтобы сообщили на работу».

Ночь Нина Алексеевна пролежала дома, как раз за стеной, где моя кровать. Я не спала, касаясь рукой стены, и все казалось — касаюсь ее холодного тела. Жутко было.

Нину Алексеевну увезли только на второй день к вечеру — в городе была сильная стрельба.

Когда город заняли белополяки, Тасю прогнали из Главсаxapa, вернее сам Главсахар перестал существовать, и мы ней начали бегать на Евбаз с сулеями, наполненными водой, держали сулею (трехлитровую бутыль) под левой рукой, сверху, на горлышко надевали пустую железную кружку и шли в ту часть базарной площади, где торговали с возов, а не с рук, где все пространство было забито лошадьми, впряженными в телеги. Крестьяне привозили из сел яблоки, огурцы, помидоры, а также муку, овес, пшено.

Мы пробирались со своими сулеями между рядами возов, ходили и кричали: «Кому воды холодной? Кому воды?»

Торговля шла довольно бойко, особенно в жаркую погоду, Тасина сулея опорожнялась значительно раньше моей. Тася двигалась быстрее, и кричала громче. Но постепенно, глядя на нее, и я стала расторопнее.

В общем, мы собирали какие-то копейки, а вернее — миллионы, деньги тогда обесценивались с каждым днем.

К рождеству выносили на базар елочные игрушки — любимые игрушки своего детства. Продавали, и не жалко было: всю детскую нежность к этим игрушкам съел голод, стремление раздобыть денег, чтобы хоть как-то насытиться.

Да, в те тяжелые годы Евбаз был для нас большим помещиком. Не знаю, выжили ли бы мы все, если бы не этот благословенный, набитый людьми, лошадьми с телегами, продовольствием и неослабным шумом базар, в гущу которого мы ныряли в ожидании наживы, как жарким летом в прохладную реку. Что-то мы всегда приносили в дом с базара и помогали голодной семье выжить...

Но когда в доме появилась Галина, она принялась выдумывать новые способы заработка.

У мамы в сундуке лежал театральный, еще с оперных времен, русский костюм. Ох, и любила ж я его! Кокошник весь обшит «жемчугом», еще и с висюльками спереди и с боков. А сарафан светло-сиреневый, парчовый, и тоже расшит, но уже не «жемчугом», а разноцветными камнями.

Вот Галина и придумала: по вечерам все мы садимся в гостиной за большим столом, который раньше стоял в столовой, вытаскиваем из сундука какую-нибудь деталь русского костюма — кокошник, нарукавники, спарываем с них «жемчужины», сортируем — раскладываем на кучки, а потом нанизываем на крепкие нитки. Узоры выдумывала Галина, мы все старательно выполняли. Сделаем десяток-полтора низок и бежим с Тасей все на тот же Евбаз, продаем. Только вытащим бусы из мешочка, нас сразу окружают женщины — красота-то какая! Примеряют на себя, выбирают и, восхищенные, но все же не забыв поторговаться и урвать у нас пару миллионов, живо разбирают.

И еще придумала Галина для нашей семьи, как теперь говорят, бизнес: вскоре после смерти Нины Алексеевны в