О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук

не решаюсь опубликовать из-за его откровенности. Я не могла понять, как, оставаясь правдивой, писать так, чтобы читателю не казалось, что он залез в чужой чемодан, что знает обо мне ему неположенное. Вот вся якобы автобиографическая порнуха Лимонова никого не смущает, поскольку это литература. Как осуществляется переход от неприличия бытовой оголенности во вседозволенность искусства? Я спросила об этом у Самуила Ароновича. Он мне написал: «Отвечаю сразу, поскольку мне пришел в голову правдоподобный ответ. Или – рецепт. Абсолютно верного в этом случае, как и во всех других, не знает никто. Проблема в том, что читатель должен чувствовать некое превосходство автора. Не моральное, а умственное. Надо внушить ему такую иллюзию: будто он, читатель, способен видеть это превосходство (которое у Вас-то реально есть, но он-то откуда это знает). Самый простой и даже напрашивающийся случай – включить иронию. В том числе самоиронию. Это само собой расщепит рассказывающий голос на Ваш – страдающего лица и Ваш – все понимающего ума. Той, с кем это было, и той, кто пишет. Собственно, это и было бы создание персонажа – невидимого автора. А сейчас автор воспринимается только как видимый персонаж. И понятно почему: всему виной – происхождение текста из дневника. Недодержка. Неполное превращение в прозу. Которая все-таки всегда является победой ума над любым материалом» (конец 2008 года).

В ответ в сентябре 2008 года я ему написала, что ирония – не мое. И что мне тут не превзойти Вертинского или частушку. И привела: «В клубе дяденьку судили, / Дали дяде восемь лет. / После девушки спросили: / Будут танцы или нет?» Частушка ему так понравилась, что он захотел вставить ее в текст своей следующей колонки в газете «Дело». Причем счел нужным попросить на это у меня разрешение, словно я ее сочинила. Его деликатность постоянно зашкаливала: о моей статье для той же газеты писал: «Я выделил разными цветами сомнительные места. Их очень немного. Я поправил бы все сам, но не смею».

Прослышав, что он участвовал в телепередаче «Мат в литературе», послала свои записки с дрожжевого завода, содержавшие разговоры, им пересыпанные, которые тоже редко кому показывала. Он среагировал так: «Текст, как всегда, превосходный. Ах, вот бы напечатать. Хотите – предприму шаги? “Звезда”, конечно, застесняется (под впечатлением Вашего текста чуть не написал другой глагол). А если – в “Знамя”? С моим предисловием. Как было бы роскошно. Вдруг осмелятся? Да, и кстати о пошлости: сколько неприличных слов, а какая чистая проза! Изящная и высокоморальная» (14 октября 2012 года).

Но как раз в это время издали закон о запрете ненормативной лексики в СМИ.

Пошлость тут упомянута в связи с его лекцией на эту тему в «Эрарте». После нее я написала ему письмо с упреком. Единственное, чем Самуил Лурье меня сердил, так это своим отношением к Блоку. Причем в этом отношении сказывалась одна его особенность, меня удивлявшая: он не отделял литературы от жизни. Он писал о ней так, словно это жизнь. Он рассуждал о том, почему Макар Девушкин не женился на Вареньке. На лекции о пошлости он привел в пример стихотворение Блока «Своими горькими слезами…». Пошлость или нет поездка на лихаче, мне кажется безразличным, если она преобразована в поэзию. Я предположила: использована как метафора. Отношение к великому поэту в мыслящем человеке я принимаю какое угодно, но выражение этого отношения на лекции в молодежной аудитории меня рассердило, я ему об этом написала. И выразила сожаление, что он не вкусил этого волшебного напитка – блоковской поэзии. Он отвечал: «А насчет напитка – я его вкусил. И лет тридцать, если не больше, сидел на нем, как сидят на наркотике. А потом увидел – то, что вижу теперь. Понимая и все то, что вы говорите. Полит. взгляды Блока тут ни при чем. Он был неумный человек, но гениальный поэт. Да, жил в метафоре, сам себя тоже сделал метафорой. Метафора, по-видимому, имела какую-то течь, и теперь многие строфы и целые стихотворения звучат (для меня) фальшиво (и притом, конечно, искренне). Фальшивая искренность – равняется лжи. Искренняя фальшь похожа на пошлость. Но говорить об этом походя, между прочим, в публичной лекции для необразованной молодежи – было, Вы правы, нелепо. Но я же не настоящий лектор. И надеюсь, что больше не буду этим заниматься» (11 октября 2012 года).

Видимо, он тогда уже был болен. Не зная этого, свое недомогание приписывал годам.

«Никогда ни на что не надеялся, а вот теперь поддаюсь слабости – надеюсь. Что эта собачья старость не будет слишком долгой, постыдной и мучительной. Написал и сам вижу: это целых три надежды. Нереально» (12 апреля 2012 года).

Старость оказалось короткой, долгим – процесс умирания. Мне приходили письма из Калифорнии от умирающего человека. К счастью, он не терял ни мужества, ни своего великого дара мыслить, ни трудоспособности. До самого конца писал. И интересовался чужим писанием.

«А также хотел бы я успеть прочитать Ваш текст. Сейчас я еще могу, а как долго смогу – не знаю. Будьте здоровы и благополучны» (28 августа 2014 года).

И я еще раз послала ему автобиографический текст, спросив, стал ли он прозой. В ответ: «Я прочитал – и считаю текст состоявшимся, хорошим, ясным, умным и мучительным. Но он требует продолжения, а главное – какого-то выхода, результата, итога, вывода, поскольку интересны в нем не телодвижения с прикосновениями, а непрерывная работа ума, который – раз умеет так отчетливо фиксировать свои прошлые поражения, – достиг, значит, какого-то согласия с самим собой и высоты взгляда. Вот читатель и ждет, что ему скажут, как подняться на эту высоту и почему не стоит стыдиться описанных автором (а читателем обычно скрываемых) собственных глупостей. Чем обширней и монументальней будет этот текст, чем дальше он зайдет, тем больше у него шансов не пропасть. Хотя в наше время тексты не пропадают. Но ведь и не находятся: как отыскать иголку в стоге иголок? если к ней не привязана особенная нитка – никак» (26 марта 2014 года).

И в следующем письме: «Почему-то теперь этого ощущения – что автор слишком доверяет читателю – теперь нет. Может быть, оттого нет, что этот конкретный читатель стал стар. Но есть ощущение постоянной досады из-за того, что автор так доверяет окружающим его, обманывающим, использующим – и таким примитивным существам. Это и есть глупость умного человека: он не верит в глупость других. И поэтому слабые пожирают сильных» (1 апреля 2014 года).

Я не успела дописать этот текст при его жизни. Но и сейчас, когда я принимаюсь его править, у меня ощущение, что вместе со мной его