Блокадные девочки - Виктор Семенович Бакин

потерпим, и все пройдет. Хотя разговоров ходило много, что надо уезжать. Но решили пока не ехать. А потом уже совершенно невозможно было уехать. И мы остались в городе на всю войну.

В садик я не ходила — меня оставляли дома одну. Представляете: кругом бомбежки, голод.

И никого из соседей нет. Совсем одна в пустой квартире. Цифры к тому времени я немножко знала. А у нас в коридоре висел над комодом телефон. И мама мне говорила: «Ты мне звони, если будут бомбить. А сама ничего не бойся…» И вот я залезу на стул, потом на комод, потом смотрю циферки, набираю старательно пальчиком номер и кричу: «Мама, стреляют…» И мама бежит домой, подвергая себя опасности. Прибежит, и мы спускаемся в бомбоубежище. На первом этаже жили, спускаться недалеко. Там вентиляция, лампы керосиновые. И мы брали с собой «летучую мышь» — тоже керосиновая лампа, нона ручке… Но потом бомбежки стали сильные, частые, и уже и не было сил куда-то бежать. Думалось: как будет, так и будет… В ванной стояла буржуйка и несколько стульчиков. Теперь я туда пряталась, когда бомбежка.

Скоро не стало света, не стало воды, не стало транспорта… У нас были тогда печки-«голландки», топились дровами. Такие большие круглые печи — они шли до самого пятого этажа. И каждый жилец садился около своей печки и топил. Когда дров не стало — стали жечь паркет. У нас же красивые были дома, красивый паркет, изразцовые потолки. А книг сколько…

У меня дедушка по маминой линии был педагогом и преподавал в гимназии. Но его репрессировали. Он преподавал историю и географию и на обложках, на первых страницах рисовал рода войск. Цветной тушью. Наглядно показывал военную форму — какие одежды, какие мундиры были в старые времена. В том числе и в царской России. И кто-то донес, мол, этот человек приверженец царского режима. И все, решили его арестовать… Тогда он написал Крупской: «Я ни в чем не виноват. Я просто преподавал историю…» Она ответила: «Единственное, что я могу для вас сделать — дать совет. Чтобы вас не расстреляли и не посадили куда-то в тюрьму, вам придется выехать из города Ленинграда на поселение в Малую Вишеру…» Это Новгородская область, по Октябрьской железной дороге. Вот туда они и переехали — бабушка с дедушкой. Но дедушка скоро умер, а бабушка пережила всю войну. И второй мой дедушка, который оставался в Ленинграде, тоже умер от голода и болезней. А вот женщины в нашей семье оказались живучей.

Мама постоянно ходила на оборонительные сооружения. Над городом нависли дирижабли, чтобы с самолетов было сложно рассмотреть важные объекты. А напротив нашего дома был завод «Электроприбор». Его постоянно пытались бомбить. И вот однажды затрясся весь дом, такой грохот раздался. А мы уже перебрались на кухню — менее опасная сторона — там жили. Лежали на полу, на матрасиках. А в комнаты почти не ходили. И вот грохот, пыль, и аромат какой-то поплыл. Запахло, как грушевой эссенцией… Дедушка закричал: «Надевайте противогазы. Химическая тревога!..» А мама запротивилась, засомневалась: «Да не может быть…» Мы действительно слышали, что объявляли воздушную тревогу. Ее подавали сиреной. Во дворе крутилась спецмашина, и по радио говорили: «Воздушная тревога!» А если химическая тревога — то во дворе били в рельсу, и по радио тоже предупреждали: «Химическая тревога!..» На этот случай у всех были противогазы. Даже у меня был маленький противогазик, даже я знала, как его на себя натянуть, чтобы проверить дыхание. И вот мама побежала в соседнюю комнату, смотрит, а там вынесло взрывом стену и часть окна. А напротив осколок штору порвал и весь туалетный столик разнес. Вот духами и пахло…

Переждали какое-то время. Когда все успокоилось, мама предложила: «Пойдем-ка посмотрим, что случилось». Вышли на улицу, на дорогу — наш дом относительно целый. Напротив завод — там зияет большая воронка. И часть соседнего дома снесло — видно даже обстановку в комнатах. Вот рояль стоял на двух ножках, третья — в воздухе. И кровать — тоже почти на весу. И столько кругом мертвых людей. Ужас! Мама меня все отворачивала, отвлекала, чтобы только я это не видела — ну, что, ребенок, еще испугаюсь.

По карточкам мы получали 125 граммов хлеба. Мама ходила, где давали хлеб, в эти лавки, а я стояла в кроватке, за деревянной решеточкой, и ждала, когда она принесет мне хлебный довесочек… Каждый хотел принести ребенку довесочек. Это кусочек от общей пайки. Почему-то он казался особо вкусным. И вот она придет, принесет, а сама голодная, щеки провалились, невидно, что это молодая женщина. Я уже после войны видела ее фото: думала, это бабушка какая-то. Скелет, обтянутый кожей, вся в морщинах. Хотя она с семнадцатого года. Значит ей было где-то 24–25 лет…

Помню, нашла я как-то кусок яичного мыла… А у нас стоял рояль — папа играл, и я тоже немножко играть училась. И под роялем небольшое отверстие — я туда заначки прятала. И тут говорю маме: «Тоже спрячу…» А она: «Да его есть нельзя». — «А вдруг потом пригодится…» И спрятала. И пригодилось… Имама маленький мешочек сохранила: там горох, немножко семечек, немножко сухариков. И записка: «Это моей доченьке, когда я умру…» Завязала узелочек и положила укромно в буфете…

За водой ходили на реку. Очень холодно, почти под 40 градусов мороза. Раньше таких морозов не бывало. Люди закутанные, замотанные в платки. По ледяной дороге спускались к проруби. Порой наберут воды и упадут. Вода разольется — опять лед. А если кто-то упал — надо не давать человеку лежать, заснуть, иначе умрешь. Потому теребили друг друга, выручали.

Когда стало совсем тяжело, мама отдала меня в детский сад. Там хоть как-то кормили. Но дети такие дистрофики, больные… У них от голода случалось выпадение кишки. И когда вправляли эту кишку, все страшно кричали. И я тоже думала: «Господи, неужели и у меня так будет…»

Помню, в садике нам давали размазню — овсяную кашу. Уж как мы ее любили…

А потом мама вдруг услышала по радио, что в районе детского сада объявлена тревога, бомбежка. Она недалеко работала, в домоуправлении… Прибежала, смотрит — на месте детсада воронка. И все кругом развалено, стекла битые, кирпичи. Всплеснула тогда руками, заплакала: «Что же это теперь…» Думала, что все дети погибли. А тут женщина подходит и говорит: «Не беспокойтесь, мамаша, детей успели увезти в бомбоубежище…»

И опять я без садика осталась…

Во время войны мы ходили к татарской мечети, собирали камешки. Там такая красивая мозаика была… Собирали и потом рыли в земле место, клали