Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

у нас иссяк запас букв «k», то она смогла набрать лишь 4 строчки[407]. Однако Барбара сделала это быстро и без ошибок, что вселяет надежду. Она приехала на велосипеде из Уимблдона; маленькая коротко стриженная голова, яркие щеки и блестящий жилет придают ей сходство с какой-то бойкой птичкой, но я не уверена, что эта очень выразительная внешность кажется мне действительно интересной. Своим видом Барбара как будто постоянно говорит: «Теперь все палубы отмыты и готовы к действиям», — а действий все нет.

Я ужинала у Роджера[408] и встретила Клайва. Мы сидели за низким квадратным столиком, накрытым цветным платком, и ели из тарелок, в каждой из которых были разные бобы или салатные листья — вкусная еда для разнообразия. Мы выпили вина и закончили мягким белым сыром, который ели с сахаром. Затем, совершая великолепный обзорный полет над известными личностями, мы обсуждали литературу и эстетику.

«Знаешь, Клайв, я немного больше понял о том, что является существенным для любого искусства: видишь ли, все искусство репрезентативно. Ты произносишь слово „дерево“ и представляешь дерево. Очень хорошо. Теперь у каждого слова есть аура. Поэзия объединяет разные ауры в последовательность». Какой-то такой был разговор. Я сказала, что можно и, конечно, нужно писать фразами, а не отдельными словами, но это не сильно помогло. Роджер спросил, что лежит в основе моего писательства — структура или текстура. Для меня структура связана с сюжетом, поэтому я выбрала второе. Затем мы обсудили значение структуры и текстуры в живописи и письме. Потом говорили о Шекспире[409], и Роджер сказал, что Джотто будоражит его не меньше. Это все продолжалось до тех пор, пока я не заставила себя уйти ровно в 10 вечера. А еще мы обсуждали китайскую поэзию, и Клайв заявил, что данная культура слишком далека, чтобы быть нам понятной. Роджер сравнивал поэзию с живописью. Мне очень понравилось (я имею в виду разговор). Многое, разумеется, звучало совершенно расплывчато, и не следует воспринимать сказанное всерьез, но сама атмосфера навевает мысли, идеи, но, вместо того чтобы юлить и разглагольствовать, можно говорить о них прямо, и быть понятым, и даже не соглашаться. Старый Роджер мрачно смотрит не на нашу жизнь, а на будущее всего мира, но мне кажется, я уловила влияние Троттера[410] и стада и оттого не поверила его словам. Но когда я вышла на Шарлотт-стрит, где неделю или две назад произошло убийство[411], увидела кишащую на дороге толпу и услышала, как женщины оскорбляют друг друга, а на шум сбегаются люди, — вся эта мерзость заставила меня задуматься о вероятной правоте Роджера.

Сегодня был совершенно теплый и очень спокойный день, а после печати очередной страницы у нас как раз осталось время, чтобы прогуляться до реки и увидеть, как все вокруг идеально отражается в воде. У красной крыши одного дома в ее отражении было собственное маленькое красное облачко, а огни, зажженные на мосту, образовали длинные желтые полосы. Очень безмятежно — словно самое сердце зимы.

23 ноября, пятница.

Л. поехал в Лондон с роликами от станка, а я собиралась в Кью. По дороге меня осенило, что нужно все решать четко. Каждый должен принимать решения. Для начала я определилась, что если в Кью сегодня шестипенсовый день[412], то я не стану колебаться и не пойду внутрь. Это был именно такой день, поэтому я незамедлительно развернулась и пошла домой пешком. Конечно, решение принесло чувство покоя, хотя я склонна думать, что была неправа. Теплый и безветренный день, а небо по-настоящему голубое. Я пересчитала свои куски сахара (31), но тут вошел Саксон и взял один; он не спал и поэтому разбирал вещи в кабинете. Я собиралась почитать проповеди Брука[413], но не смогла, а Саксону нечего было рассказать. Мы обсудили ревность из тщеславия и ревность из любви. Он невосприимчив к обеим. Мне свойственна лишь одна из них, возможно, из-за отсутствия поводов. Л. вернулся после встречи со Сквайром, чья незначительность скорее отнимает блеск у рецензий. Потом пришла Барбара, которая хотела принять ванну, и Саксон последовал за ней. Затем пришел Клайв, и мы болтали — по большей части вдвоем — до 22:30, когда он ушел, одетый, словно джентльмен из Ньюмаркета[414], в невероятно толстое пальто. Я нахожу его энергичность отдохновением. Нет нужды искать темы для разговоров: Клайв постоянно переключается с одной на другую. Он оскорблял Оттолин, но говорил начистоту. Обсуждали леди Мэри Монтегю[415], а за книгу рецензий[416] издательство предложило Клайву £40. В последнее время он превратился скорее в рассказчика, но есть в нем и нечто интеллектуальное, возможно, сохранившееся от стандартов кембриджского образования. Он не дурак, хотя его манеры время от времени дают все основания думать именно так; вечное стремление блистать и быть «в курсе» — это тщеславие. Его долгий телефонный разговор с Мэри Хатчинсон прервал нашу беседу. Клайв стал великим автором интимных писем. Он делает бизнес на том, что знаком с кучей людей или, во всяком случае, с их делами, но мне это нравится.

24 ноября, суббота.

Эту субботу по обычным причинам я провела в лежачем положении — в этом размякшем состоянии, позволяющем восстановиться и перераспределить обязанности. Барбара принесла новые ролики для станка. Она пообедала, осталась на чай и ушла лишь недавно, что, я надеюсь, не войдет у нее в привычку.

26 ноября, понедельник.

Я не люблю воскресенье, и лучше всего сделать его рабочим днем; разгадывать мысли Брука под звуки церковных колоколов — вполне подходящее занятие. Кстати, ночью был такой ветер, что утром молочник сообщил о крупной аварии на дороге, но, выйдя на улицу, ничего подобного мы не обнаружили: ни следов, ни пятен крови, ни клочка одежды. Хорошая погода периодически сменялась дождем; постоянно дул сильный холодный ветер. Мы поехали в Кью, где увидели огненно-красный куст почти вишневого, но более насыщенного, морозно-красного цвета, а еще чаек, взлетавших и устремлявшихся за кусками мяса; их стаю внезапно разогнали три очень элегантных светло-серых журавля. Мы также зашли в теплицу с орхидеями, где в тропической жаре живут эти зловещие рептилии, которые даже сейчас, в холода, предстают во всей своей пятнисто-полосатой красоте. Они всегда вызывают у меня желание ввести их в роман. Л. поехал в Хампстед и вернулся, когда я пила чай на кухне в компании нашего мэнкса. Л. виделся с Маргарет, обсуждал с ней работу