Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь

Стоят (слева направо):Сестры в Сокольниках, 1925 год

Роман Якобсон, Лиля, Эльза,

1903 год

В центре в белой шляпе — Лиля, слева от нее — родители, 1906 год

1924 год. Фото А. Родченко

1922 год

С Владимиром Маяковским, 1915 год

Слева направо: Надежда Штеренберг, Николай Денисовский, Лиля Брик, Лев Гринкруг, 1920 год

Брики — молодожены, 1913 год

ЛЮ, Евгения Гавриловна Соколова-Жемчужная, Осип Брик, 1930-е годы

Водительское удостоверение ЛЮ

Сидят: Маяковский, ЛЮ, Ольга Третьякова. Стоят: Пастернак, Эйзенштейн. На встрече в ВОКСе с японским писателем Наито Тамидзи в 1924 году

ЛЮ и Осип Брик, 1932 год

Конец 1920-х годов

В Гендриковом переулке, 1927 год. Фото А. Родченко

ЛЮ монтирует фильм *Стеклянный глаз», 1928 год

1932 год

1930-е годы

ЛЮ позирует художнику

репетиция с Немировичем-Данченко, расстроился и стал нервничать.

Через несколько лет Вероника Витольдовна вспоминала, что, когда она приехала к нему на Лубянку, он запер дверь и, положив ключ в карман, стал быстро ходить по комнате и требовать, чтобы она с той же минуты, без всяких объяснений с Яншиным, осталась здесь, в этой комнате. С Яншиным он поговорит сам, а ее больше к нему не пустит, что он сейчас все купит, привезет сюда и она не будет ни в чем нуждаться…

«Я говорила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться с ним сейчас же, ничего не сказав Яншину. Я по-человечески достаточно люблю и уважаю мужа и не могу так с ним поступить. Вот и на репетицию я обязана пойти, потом домой, скажу все Яншину и вечером перееду к нему совсем».

Да простит нас Вероника Витольдовна — не было ли обещанное ею Владимиру Владимировичу в порыве жалости и утешения «вечером переехать к нему совсем» попыткой успокоить его и привести в чувство, чтобы вырваться из этой опасной запертой комнаты? И не понимал ли этого сам Маяковский, настаивая, чтобы «все было немедленно — или совсем ничего не надо».

Кто знает?

Он терял голову от любви и отчаяния. Те строки, что он написал на пороге жизни, он мог бы повторить на пороге смерти:

Всемогущий, ты выдумал пару рук, сделал, что у каждого есть голова, — отчего ты не выдумал, чтоб было без мук целовать, целовать, целовать?!

Еще мгновенье, и возлюбленная, смысл и спасение его дальнейшей жизни, уже висевшей на волоске, — уйдет! В который раз! Но даже любовь такого человека в тот миг ее не остановила. И она ушла.

«Я вышла, прошла несколько шагов до парадной двери, — писала Полонская. — Раздался выстрел. У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору: не могла заставить себя войти. Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти. Но, очевидно, я вошла через мгновенье, в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди было крошечное кровавое пятнышко. Я помню, что бросилась к нему и только повторяла бесконечно:

Что вы сделали? Что вы сделали?

Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился поднять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые. Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть».

До конца жизни Вероника Витольдовна не могла забыть его открытые глаза, которые все еще смотрели на нее после выстрела, этот его угасающий взгляд… И однажды, уже на закате жизни в Доме ветеранов сцены, она поразилась строкам Лермонтова, словно написанным про последний взгляд умирающего — другого — поэта:

В нем было все — любовь, страданье,

Упрек с последнею мольбой,

И безнадежное прощанье,

Прощанье с жизнью молодой…

Оставленное Маяковским письмо, адресованное «Всем», помечено 12 апреля.

«В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.

Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.

Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят —

«инцидент исперчен»,

любовная лодка

разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете

и не к чему перечень

взаимных болей, бед и обид.

Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский.

12/IV — 30 г.

Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.

Сериозно — ничего не поделаешь.

Привет.

Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.

В.М.

В столе у меня 2000 руб. — внесите в налог.

Остальное получите с Гиза. В.М.»

Лиля узнала о трагедии в Берлине, возвращаясь из Лондона домой. На границу для встречи выехал их друг В. А. Катанян, он рассказывал, что Лиля очень плакала, а Ося был мрачен и в разговоре сказал, что «Володе следовало уже иметь семью». Их ждали на похороны, и мать поэта не соглашалась хоронить сына без Лили Юрьевны.

В первый же день из Москвы она напишет Эльзе взволнованное письмо:

«Любимый мой Элик, я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я. Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив.

Стихи из предсмертного письма были написаны давно мне и совсем не собирались оказаться предсмертными:

Как говорят — «инцидент исперчен»,

Любовная лодка разбилась о быт,

С тобой мы в расчете и не к чему перечень, Взаимных болей, бед и обид.

«С тобой мы в расчете», а не «Я с жизнью в расчете», как в предсмертном письме.

Стрелялся Володя, как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера; обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле, а это на пятьдесят процентов — осечка. Такая осечка уже была тринадцать лет назад, в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе, но ее можно винить, как апельсинную корку, о которую поскользнулся, упал и разбился насмерть».

Вниманием к его стиху при каждом значительном повороте судьбы будет отмечена долгая жизнь Лили Брик, и имена их причудливо переплетутся в дальнейшем признании творчества поэта во всем мире.