Джон Фаулз - Дневники Фаулз

12 октября

День Гарди. Бокхэмптон[814]: угрюмый деревенский домишко под высокими березами на краю Падлтаун-Хит. Мрачное, убаюкивающее, бездонное, как чрево, место; Гарди так и не вышел из него. Потом прогулялись вдоль маленького, очень живописного ручейка до стинсфордской церкви, такой же безрадостной, темной, чревоподобной.

Минуем бухты Мортон и Галтон и через Уинфрит-Ньюбург добираемся до Лалуорта. Кружным путем доходим до Пеплерз-Пойнт и там перекусываем. Все лежащее на востоке — чуть ли не до Сваниджа, — принадлежит военному ведомству. Здесь никто не живет, никто не селится. Порочный выбор: оккупированная армией пустошь или убогость безобразных застроек. Пусть уж лучше остается как есть.

На машине доехали до унылой бухты в Киммеридже, где слои прекрасного золотистого песчаника окаймляют массу глинистых сланцев цвета сепии. На берегу аммониты и красивые улитки лимонного оттенка. У самой воды нырнул и взлетел вверх чистик. Пустынное место.

А потом — в Корф, где мы зашли в паб и впервые после Лондона поели со вкусом — главным образом потому, что пища была простой и свежей. За столом услышали звон колокола. Корф, похоже, ревностно блюдет традиции, обитая под сенью романтического замка — этаких живописных руин XVIII века (хотя в действительности они гораздо старше)[815], чего-то вроде ненавязчивой попытки англичан обзавестись собственной стражей на Рейне.

12 октября

Из Корфа мы проследовали в Уайк-Риджис мимо коттеджа Лоуренса Аравийского[816], одиноко стоящего посреди танкового полигона. Странно: целый ряд английских писателей (Шоу, Лоуренс, Гарди), судя по всему, почитали за благо жить в этих безобразных домишках и унылых местах, для них это было чуть ли не потребностью.

Долго едем на север. Бакленд-Ньютон, Стеминстер-Ньютон, Джиллингем, Мер, Деверилз, Читтерн, Тилшид, Девайзес. В последнем — хороший старинный постоялый двор «Медведь», хотя спальни загажены.

Вечером заглянули на несколько минут на предвыборный митинг — встречу с кандидатом от либеральной партии. На мой (вне сомнения, слишком чуткий) слух, вся нынешняя предвыборная агитация — надувательство. В голосах выступающих — ни малейшего чувства, глотки извергают поток безжизненных штампов. Ни в ком не пробуждается огонек надежды, никто всерьез не волнуется, ибо у самих политиков нет и намека на страстность, на жизнь, на истинную убежденность в чем бы то ни было: им небезразлична только собственная карьера. Так и здесь: двое воспитанных людей поднялись с мест и отговорили свое, несколько воспитанных людей в зале похлопали в ладоши. Как марионетки марионеткам.

14 октября

Девайзес[817], базарный день. Отличный маленький городок, органично разместившийся вокруг рыночной площади. Люди приезжают на денек, здороваются с теми, кого не видели неделями, может быть, месяцами. Протяжный выговор, свежие продукты, сыр и масло местного производства.

Эйвберийский каменный круг. Посуда с орнаментом в виде ножек черных дроздов. Боуширские головы. Музей довольно трогательный: первые признаки пробуждения в людях человеческого начала. Горшок с первой попыткой орнамента: под ободком — череда неровно проделанных отверстий. Круг пересекают проезжие дороги, в центре его высятся дома, и все же он масштабнее и долговечнее их, пребывая в гораздо большей гармонии с местным пейзажем, с унылыми пологими холмами и открытым небом.

Спустя четыре часа мы опять оказались в Лондоне; но Лондон кажется на четыре столетия отстоящим от того, что нам довелось увидеть. На сей раз я испытал куда меньшую любовь к нему. Смутно маячившая перед нами цель, сопряженная с поездкой в Дорсет, заключалась в поиске возможного дома, и, вернувшись, я понял, что теперь в силах отважиться на то погружение в прошлое, какое представляет собой жизнь в провинции; в моем мозгу ярче засветился язычок того пламени, в какое подмывает нырнуть — в нечто отдаленное, обращенное на юго-запад и защищенное с севера холмами, что-нибудь не более позднее, чем 1830-й, но и не более раннее, нежели 1700 год. И самое важное — нырнуть раз и навсегда, чтобы не было нужды переезжать куда-либо вплоть до гробовой доски. Возможно, именно поэтому я никак не могу прийти к окончательному решению. Я хочу, жажду идеального дома, почти сельского, большого парка, воды, моря, красивого вида из окна. Такой дом мне не по карману, хотя, думаю, придет день, когда я смогу себе его позволить; и мысль, что я мог бы купить его когда-нибудь в будущем, делает выбор дома в настоящий момент едва ли не невозможным.

Гарди «Пара синих глаз». Опознать в этой повести родной город Гарди нелегко, хотя по всем меркам это прекрасная работа в стиле ретро. Однако в ней его еще очень далекий от зрелости творческий дух воплощается в двух вещах: мощи воображения (событий, составляющих сюжет, и самой стремительности его развития — иными словами, читабельности) и ненароком роняемой живой фразе или сравнении — «Мир сегодня пахнет, как изнанка старой шляпы».

Ясно, разумеется, и то, что над Гарди довлели архетипы — образ Трифены.

15 октября

Проголосовал за лейбористов[818].

27 октября

Чтобы остаться женщиной в обществе, где господствуют мужчины, требуется, неимоверное мастерство.

Женщины судят по отношениям, мужчины — по вещам.

Вся художественная деятельность, все виды искусства, все парадигмы изначального акта созидания в природе (само собой, не акта первотворения, но акта непрерывного созидания). Все виды искусства суть времена непреложного инфинитива: poein — творить. Поэзия — наиболее гуманное из искусств, ибо это попытка уразуметь творческий процесс.

25 октября

Отношение между героем и диалогом. Здесь три ступени мастерства. Первая: не должно быть расхождения между авторской концепцией образа героя и характеризующим этого героя диалогом; вторая — наличие гармонии (мы привычно замечаем, что у такого-то автора «хороший слух»). Третья ступень: автор наделяет, по сути, нетипичным диалогом прочно укоренившихся в повествовании героев, и именно этот не присущий им диалог (разумеется, наряду с поступками) придает им то особое своеобразие и человеческое правдоподобие, какие ассоциируются с творчеством великих писателей. Думается, здесь характерен пример Диккенса: он мастерски владеет второй ступенью, а все его незабываемые персонажи характеризуются третьей. Персонажи Джейн Остин почти без исключения относятся к третьей категории. Персонажи Троллопа (и Ч.П. Сноу) — ко второй. Теккерея — к первой: с моей точки зрения, его можно отнести к ряду мастеров романа отчасти благодаря этому единственному свойству — умению выстроить нетипичный для героя диалог и не потерять при этом доверие читателей. Из писателей XX века делать это умеют Во и Грин. Это очень существенный компонент писательского ремесла.