Шапи Казиев - Имам Шамиль

В благодарность за раскаяние предполагалось оказать Шамилю монаршие милости, могущие якобы укрепить его авторитет как вождя мирных горцев под сенью императорского скипетра.

Знай Розен, к чему все это приведет, он бы, наверное, поостерегся сообщать о победе над Шамилем. Теперь же у него не оставалось выбора.

Дело было поручено Фезе, скорый ответ которого поверг Розена в изумление. Выходило, что Шамиль не то чтобы покорился, а, напротив, весьма возвысился и собирается с силами на случай новых покушений на независимость своего Имамата.

Краснобайство Фезе сулило Розену весьма мрачные перспективы. Оставалось одно — положиться на Клюгенау, которого Розен недолюбливал и обходил наградами, но который один мог иметь на Шамиля хоть какое-то влияние ввиду их прежних относительно мирных отношений.

Шамиль действительно откликнулся на приглашение Клюгенау о встрече. Она состоялась под Гимрами, куда оба прибыли с небольшими конвоями. Клюгенау горячо убеждал Шамиля не упускать счастливого случая воспользоваться благосклонностью императора, обещал полное прощение и соблазнял неслыханными благами, предъявлял неоспоримые аргументы в пользу прекращения войны и обрисовывал прелести мирной жизни.

Шамиль, казалось, сочувственно внимал благим советам Клюгенау, здраво входил в положение вещей и вовсе не был против мира, который недавно заключил с Фезе. Но о поездке в Тифлис ничего определенного не ответил, заметив, что не может принять такое решение, не получив согласие Ташов-Гаджи, Кебед-Магомы и Абдурахмана Карахского, с которыми у него на подобные случаи заключен клятвенный договор, тем более что они тоже приглашались на аудиенцию. Между прочим, Шамиль упомянул и о прежних мирных договоренностях с Клюгенау, которые, хоть и не по воле генерала, были нарушены.

По настоянию своего окружения Шамиль при встрече не подал генералу руки, но, прощаясь, хотел все же пожать ему руку, сообразуясь с требованиями дипломатического этикета. И тут сподвижник Шамиля — Ахбердилав (Ахбердиль Мухаммад Хунзахский) отвел его руку, чем вызвал гнев и без того раздосадованного Клюгенау. Вспыльчивый генерал замахнулся на дерзкого горца своей тростью, Ахбердилав выхватил кинжал… Чтобы не допустить кровавой стычки, Шамиль схватил генерала за трость, а Ахбердилава за руку с кинжалом. Ситуацию разрядил адъютант Клюгенау штабс-капитан Н. Евдокимов, оттащив за полу сюртука яростно бранящегося командира.

Однако Клюгенау не терял надежды на удачный исход переговоров. Но на следующий день получил письмо Шамиля, в котором говорилось:

«От бедного писателя сего письма, представляющего все свои дела на волю Божью — Шамиля, ген.-майору Клюки фон Клюгенау.

Сообщаю вам, что наконец решился не отправляться в Тифлис, если даже и изрежут меня по кускам, потому что я многократно видел от вас измены, которые всем известны».

Катастрофа Розена

Розен был в отчаянии. Шамиль засел в своих горах, а император неумолимо приближался к Тифлису. Даже осенняя распутица не в силах была задержать царский поезд.

К тому времени город заполнили зеваки, среди которых замечены были злостные жалобщики. В приемных толпились отпрыски знатных семейств, нахлынувшие на Кавказ в поисках чинов и наград и искавшие аудиенции с государем в надежде получить выгодное назначение. Канцелярия трещала от челобитных, в которых излагались все безобразия, чинимые пьяными офицерами в местных заведениях.

Дела в крае шли из рук вон плохо. Интриги, доносы и очковтирательство стали местным обыкновением. Казнокрадство не только превышало мыслимые пределы, но и принимало причудливые «военные» формы. В надежде, что война все спишет, некоторые командиры устраивали набеги на мирные аулы, если узнавали, что мужчины ушли на подмогу мюридам. Набег выдавался за победу, награбленное имущество спускалось на базаре и пропивалось, фураж и скот употреблялись на воинские нужды, а полагающееся на это денежное содержание тихо присваивалось. Маркитанты кутили с чинами, от которых зависели подряды, и не забывали щедро одалживать их из своих барышей. Население принуждали строить дороги и крепости, забывая платить за работу. Не говоря уже о торговле с горцами порохом, свинцом и прочим казенным имуществом.

Одним словом — война. И казалось, что конца ее желают лишь царь да гибнущие на войне солдаты.

Чтобы как-то спасти положение и умилостивить государя, известного своим крутым нравом, Розен устроил великолепный военный парад на Дидубийском поле под Тифлисом. Но тут-то его и ожидал главный конфуз. Оказалось, что Николай весьма осведомлен о творящихся на Кавказе злоупотреблениях. И первой жертвой монаршего гнева пал зять самого Розена — уличенный в казнокрадстве командир Эриванского гренадерского полка флигель-адъютант князь А. Дадиани. Князь располагал большими суммами, предназначенными для особых поручений — наград, выкупа, подкупа, но, как выяснилось, не все деньги использовал по назначению и жил в Тифлисе на широкую ногу.

Перед всем строем император самолично сорвал с него аксельбанты и тут же надел их на сына барона, Александра Розена. Дадиани был отправлен в Бобруйск, в крепость 3-го класса, охранять армейские склады и арестантов. А сам Розен не снес унижения и подал в отставку. Прошение его было удовлетворено 30 ноября 1837 года. На посту командира Отдельного Кавказского корпуса его сменил генерал-лейтенант Е. Головин.

Путешествие императора

Покинув Тифлис, Николай направился по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. По пути в Аксаевскую станицу, где его ждал наследник цесаревич — атаман всех казачьих войск, царь посетил Пятигорск, Георгиевск и Ставрополь.

В ту ночь в номере губернской гостиницы пировала компания молодых офицеров. Были среди них и два поэта — М. Лермонтов и А. Одоевский. И свел их здесь недавно погибший на дуэли Пушкин. Лермонтов был сослан на Кавказ за стихотворение «На смерть поэта», а декабрист Одоевский попал сюда из сибирской ссылки, где прославился ответом на пушкинское «Послание в Сибирь». Строка Одоевского «Из искры возгорится пламя» вошла в историю и даже украсила в качестве эпиграфа ленинскую «Искру».

Встречать царя вышли толпы ставропольчан. Была даже устроена иллюминация — вдоль дороги горели смоляные бочки. Наконец показались казаки с факелами, сопровождавшие царский поезд. Одоевский объявил, что это похоже на похороны, а затем вдруг прокричал в темноту на манер гладиаторов, салютующих императору: «Ave, Caesar, morituri te salutant!» («Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!»). Встревоженных приятелей он успокоил тем, что «русская полиция по-латыни еще не обучена». Возможно, тогда друзья припомнили и другие строки его знаменитого стихотворения: