Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

Секретное совещание назначили в Брюгенском замке, предположительно на восемнадцатый день июля. Так оказалось удобно для всех: рижан, петербуржцев, хозяев из курляндской столицы и уездов. Рупперт покинул Либаву шестого, чтобы подготовить замок к съезду высоких гостей. Вслед за ним прошения об отпуске подали еще несколько офицеров остзейских фамилий. Истомин, обидевшись, что его на сей раз хотя б для виду не пригласили в Брюген, о котором он сохранил самые теплые воспоминания, скаламбурил экспромтом:

— Некому матушку-Россию оборонить — флот обезбаронел!

В его шутке была доля истины. И хотя кают-компании не опустели, отсутствие командиров или старших офицеров на некоторых кораблях бросалось в глаза.

После некоторых подсчетов и беседы с отцом граф Рупперт остановился на скромном меню из пяти блюд: холодная птица, суп из бычьих хвостов, бычьи же головы с кислой капустой и брюгенская форель. Увенчать обед должна была мариенгофская клубника со сбитыми сливками. Просто, солидно и с национальным оттенком. Не для кутежа как-никак собрались… И чтобы еще яснее подчеркнуть деловой и патриотический характер съезда, Рупперт вместо рейнского, мозельского или венгерского распорядился вкатить бочку пива. Оно и дешевле, и гостям приятнее. От водки же, белой и всевозможных цветных, никуда не денешься. Это само собой… А фейерверка и прочих глупостей не надо! Не до того.

На другой день после торжественного обеда в «испанской» гостиной собрались вожди рыцарской партии. Черное толедское оружие на малиновом штофе обоев, обитые кордовской кожей эбеновые стулья с высокой прямой спинкой и узкие витражные окна придавали помещению мрачный, торжественный колорит. Казалось, что возвратились славные деньки ордена. В известной мере так оно и было, ибо сидевшие за круглым столом особы по прямой линии восходили к высшим ливонским сановникам.

Презрев низменную реальность двадцатого столетия, в угловой башне Брюгена заседал орденский капитул. Бросив подачку современности, командоры вместо плащей с крестами надели военные и статские мундиры Российской империи.

Попивая охлажденный киршвассер, дымя сигарами «Империаль», держали совет гвардейские офицеры, жандармы, чиновники высших классов и дипломаты в безукоризненных фраках от лучших берлинских портных.

— Правительство бросило нас на произвол судьбы, — горько усмехнулся Остен-Сакен. — Мы должны рассчитывать только на себя.

— Поджигатели, как всегда, отделались легким испугом, — сочувственно поддакнул барон Фитингоф и принялся раздраженно пощипывать меховую опушку амарантового ментика.

— Они сожгли все имение, — Фитингоф Второй залпом выпил бокал. В отличие от брата, он пришел в цивильном платье, из деликатности оставив зеленый мундир вермахта в гардеробе. — Но суд после долгой волокиты лишь восьмерых бандитов отправил в арестантские роты. У нас такое было бы немыслимым!

— Вы надолго к нам, обер-лейтенант? — деликатно наклонился к Фитингофу Второму Дивен.

— К сожалению, нет, князь. Принц Гогенлоэ отпустил меня только на шесть суток. Готовятся большие маневры.

— Ах, так? — Ливен понимающе кивнул. — Вы уже отстроили замок?

— Какое там! — Фитингоф Первый оставил в покое свой ментик. — Пока получили страховку и нашли подходящего подрядчика, ушла уйма времени. А там и спад начался. Мы понесли большие убытки.

— Вся беда в том, господа, что мы отходим от исконных обязанностей. — Граф Медем прищурился от дыма и отложил сигару. — Вместо того чтобы заниматься собственным хозяйством, мы способствуем промышленному развитию этого неблагодарного края. Зачем, господа? Не перепиливаем ли мы сук, на котором свили гнездо? Концентрация рабочих в городах неизбежно обернется беспорядками.

— Однако поджигают нас не эти… пролетарии, — возразил Остен-Сакен, — а собственные батраки!

— Какая наивность! — Ливен даже руками развел. — Неужели непонятно, что всяческая скверна прет из городов! Не правда ли, ландмаршал? — Он вопросительно глянул на Мейендорфа.

— Совершенно с вами согласен, князь. У нас в Рите положение куда серьезнее, чем в Митаве. Все подспудно кипит и клокочет. Революция назревает, господа, уверяю вас. Кроме господина Пашкова, это понимают и сознают все, в том числе и представители полицейской власти.

— Точно так, ваше сиятельство, — с важностью кивнул высокий жандарм с черной как смоль окладистой бородой. — Агитация идет из городов.

— Да-да! — мимолетной улыбкой поблагодарил Мейендорф жандарма. — Мы-то с ротмистром понимаем: «Вулкан», «Проводник», Политехнический институт и Александровская гимназия превратились в настоящие рассадники крамолы и неподчинения. Вы знаете, какую войну мне приходится вести с Рижским замком, прежде чем… Я, кажется, отвлекся, господа? — Мейендорф неожиданно умолк и обвел собрание недоуменным взглядом. Он был похож на коня, осадившего перед невидимым препятствием. — К прискорбию, наши старые язвы до сих пор не зарубцевались. Гниют и саднят. Мне больно, господа, — он устало прикрыл глаза рукой.

— Ландмаршал прав. — Медем выдержал многозначительную паузу. — Одно тесно связано с другим. Беззащитность наших замков, постыдная слабость губернских властей, усиление революционной агитации, короче говоря — замкнутый круг, коллеги. — Он постучал коробкой со шведскими спичками о столешницу. — Порочный круг.

— Положение сложнее, чем вам представляется, господа, — возразил Ливен. — Администраторам соседних губерний, особенно столь тесно взаимосвязанных, как наши, следует координировать политику. Не так ли? Иное дело, что губернатор не должен играть постыдную роль флюгера, а, напротив, обязан проявлять самостоятельность в решениях, сообразуясь, безусловно, с местными условиями.

— Флюгер — это еще полбеды. — Мейендорф сжал в ниточку и без того тонкие губы. — Почему-то сей жестяной предмет приходит в движение лишь от переменных ветров, гуляющих в неких либеральных салонах.

— Вы совершенно правы, ландмаршал! — Экспансивный Ливен встал, с шумом отодвинув тяжелый стул. — До какого цинизма надо дойти, чтобы именовать разбой «иллюминацией барских усадеб»!

Собрание заволновалось. Возмущенные восклицания и грубую прусскую ругань перекрывали гневные выкрики.

Как опытный оратор, сумевший завладеть всеобщим вниманием, Ливен дал несколько схлынуть возбуждению и, удовлетворенно откашлявшись, продолжал:

— Полностью разделяю ваше справедливое негодование, дорогие коллеги. Вам угодно знать имя? Извольте! Сергей Юльевич Витте! В бытность мою в Петерсбурхе я сам слышал из его уст это ужасающее циничное высказывание. Чего же вы хотите теперь? Чего ожидаете?