Дети семьи Зингер - Синклер Клайв

После этого девочку начинает разрывать на части, она обретает страшный дар предчувствия, все ее худшие страхи становятся явью. Теперь, «когда она смотрит в книгу, страницы переворачиваются сами собой». Как и Малкеле, она не годится в невесты. «Никому я не нужна… Разве что Сатана в жены возьмет!» — говорит Рейхеле. Пророческие слова!

Как и Нохем, Рейхеле стала полем битвы между «святостью и скверной». Святость являлась ей в образе чьего-то лица, скверна же не имела никакой конкретной формы.

Это лицо горит, как после бани, обрамленное густой белой бородой и длинными развевающимися пейсами. Над высоким лбом — бархатная ермолка. Лицо молится, говорит с жаром, как когда-то реб Бинуш, спрашивает и дает ответы. Оно рассказывает притчи, укрепляющие веру, и спорит с безбожием.

Но скверна была сильнее, и настала ночь, когда она явилась в виде бородатого человека, «голого, волосатого и вонючего, с длинными обезьяньими руками и оскаленной пастью», и осквернила ее на самом деле. Теперь Сатана приходит к Рейхеле каждую ночь. Он «много раз берет ее, пока она не лишается сил». Рейхеле терпит ужасные мучения: она опухает, извергает изо рта червей, лает, как собака, и мычит, как корова. Но все это оказывается пустяками в сравнении с ее последним унижением.

Здесь Башевис сменяет стремительный темп повествования на формальный, протокольный стиль — так, словно автор нуждается в беспристрастном свидетеле, который подтвердил бы его рассказ; так, словно автор хочет выйти из роли садиста, которым его заставило стать его же собственное искусство. В одном из более поздних рассказов Башевиса, «Ночь в Бразилии»[102], старая знакомая рассказчика сообщает ему о том, что внутри нее сидит дибук, а затем заявляет, что и в нем самом находится дибук. Это деспотичный демон; по его велению писатель вынужден идти против своей природы, лишь бы рассказать историю. Так что Рейхеле пострадала не ради какой-то высшей этической цели, а для аморального удовлетворения, которое приносит искусство. Смерть Малкеле в родах, по крайней мере, случилась быстро; какой бы мучительной она ни была для героини, для читателя она произошла относительно безболезненно.

В морозную, хотя уже шел месяц адар, ночь у Малкеле начались сильные боли, она не могла разродиться. Со двора ребе выехали сани, запряженные тройкой лошадей, — ребе вызвал старого врача из соседнего города в подмогу нешавскому доктору. Но когда тот приехал, было уже поздно. Она умерла с ребенком в утробе.

Смерть Малкеле, хоть и внезапная, не была ни насильственной, ни унизительной. Это литературная смерть: героиня выполнила свою задачу, остался лишь заключительный штрих к ее портрету. Даже покинув этот мир, она отказывается отдать свое нерожденное дитя несмотря на акушерские манипуляции и приказы раввинского суда. Смерть Рейхеле была извращенной вариацией на ту же тему: вместо мертвого ребенка в ее чреве оказался дибук. Именно он и навлек на нее последнее, самое страшное унижение. Впервые дибук обнаружил свое присутствие, когда Рейхеле лежала «разбросав ноги подобно роженице». С этого момента он начинает играть ею как марионеткой.

И бес назло швырнул на землю ее чепец и сорвал покровы с ее тела, и наклонил ее, чтобы стал виден ее срам и чтобы у людей появились грешные мысли. И она обмочилась в святой синагоге, и ее груди стали тверды, как камень, а живот так раздулся, что десять человек не смогли бы его обхватить. Левую ногу она забросила за голову, а правая вытянулась и окоченела, как деревянная, и язык вывалился, как у повешенной, избави Бог. И так она лежала, и крик ужаса из ее уст достигал небес, и земля раскалывалась от ее стонов. И она извергала кровь и гной и испускала ветры <…> И из ее тела вырывался дым, как потом свидетельствовали многие благочестивые женщины, ибо бес сидел в ее чреве, как сказано выше. И она делала сталь непристойные движения, что невозможно передать. А когда к ней подносили святую вещь, а именно свиток или нить из цицес, она поднималась в воздух и летала под потолком, и при этом гремел гром и сверкали молнии. И страх объял людей, дрожали их колени, и они кричали: «Горе нам, ведь скверна одолела святость, не дай Бог!»

К чему такие подробности? Башевис написал книгу о том, на что способно человеческое воображение и какой легкой добычей для зла оно может стать. Рейхеле попыталась вообразить Мессию, мысленно произвести его на свет — поэтому Башевису понадобился целый ряд жутких образов, чтобы показать дьявольскую природу подобных амбиций. В конце концов дибук был изгнан трубными звуками бараньего рога: он вышел наружу в виде языка пламени «из причинного места женщины», места осквернения. Спустя три дня Рейхеле умерла. Как и Малкеле, она стала жертвой разрушительных сил, которые сама же и взлелеяла; и в обоих случаях ничто живое не вышло из их чрева. Они ничего не оставили после себя. Еще одна героиня, умершая в родах, — Сара, прежде звавшаяся Вандой, героиня романа Башевиса «Раб». Чтобы в ней не признали христианку, Саре пришлось притвориться глухонемой, но мучительные роды развязали ей язык, и она стала кричать на идише и по-польски. Люди тут же решили, что это заговорил дибук. Но в романе «Раб» Башевис менее суров к своим героям, чем обычно: здесь высшей добродетелью становится не религия, а отношение человека к его ближним. Физическое влечение между Вандой и рабом Яковом, пройдя через страдания, превратилось в любовь и надежду на будущее; более того, хотя Ванда-Сара умерла, ребенок родился живым.

Действие «Раба» относится к тому же периоду польской истории, что и действие «Сатаны в Горае» (середина семнадцатого века, вскоре после восстания Богдана Хмельницкого 1648 года), однако по времени написания романы сильно отличаются: их разделяет Холокост. История оказалась страшнее самых жутких кошмаров Башевиса.

Роман «Сатана в Горае» начинается так, что можно принять его за легенду или сказку: «полчища злодея Хмельницкого», «крошечное горное местечко»… Но вместо того чтобы начать повествование присказкой, вроде «однажды, в стародавние времена», автор называет конкретную дату: «В тысяча шестьсот сорок восьмом году…» Таким образом Башевис сразу задает тон всему произведению — это сочетание фантастического и фактического, а кульминация романа — приведенные выше «свидетельские показания» о гибели Рейхеле. Разрушение Горая произошло на самом деле, включая убийства и изнасилования. Казаки «насиловали женщин, а потом вспарывали изнасилованной живот и зашивали туда кошку». Вот как выглядел город после этих событий:

Горай <…> совсем опустел <…> синагога, в которой солдаты держали лошадей, была завалена навозом. Большинство домов сгорело. Еще не одну неделю после резни на улицах валялись мертвые тела, и некому было их похоронить. Только одичавшие собаки рвали их на куски, да коршуны и вороны кормились человеческим мясом. Малочисленные поляки, оставшиеся в живых, покинули город. Казалось, Горай уничтожен навсегда.

После Катастрофы двадцатого века Башевис увидел в резне семнадцатого века сквозной мотив еврейской истории; в результате «Раб», написанный после Холокоста, вобрал в себя все времена, от библейской эпохи до современности. В этом смысле «Раб» — более глубокое произведение, а «Сатана в Горае» — более яркое, поскольку в нем на страшные исторические события накладывается еще и живописно-кровожадная сказка. «Сказочный» контекст позволяет Башевису органично вплести в повествование тему «конца дней». В попытках найти хоть какое-то объяснение своим страданиям евреи были готовы увидеть в зверствах Хмельницкого «родовые муки Мессии». Как в книге Иешуа «Йоше-телок» ребе Мейерл воспринимал эпидемию чумы и слухи о скорой войне как предвестников мессианской эры, так и в Горае выжившие после резни ждали Дня Искупления, и это стало одной из центральных тем романа. Человек по имени Саббатай Цви[103] пришел осуществить их ожидания.