Разведывательная деятельность офицеров российского Генерального штаба на восточных окраинах империи во второй половине XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

испытывая иногда очень тягостные приступы чисто болезненного раздражения. Теперь он просит забыть неприятное впечатление этого приема и пожаловать к нему завтра в 1 ч. дня на завтрак вместе с Картамышевым. Я ответил на это согласием.

Мы сидели в гостиной у Картамышева и слушали игру на пианино его жены, когда слуга доложил о приходе мистера Ляйярда. Я хотел было просить выпустить меня другим ходом из квартиры, чтобы с ним не встречаться. Но Картамышевы со смехом запротестовали и заставили меня остаться. Вошел в комнату высокий, сухощавый, лет около 50-и, типичный англичанин с великолепной выправкой спортсмена, одетый в изящный штатский костюм. Меня познакомили с ним, как прибывшего по делам консульства врача. Он крепко пожал мне руку и заметил, что для поездок по Турции мой кавказский туземный костюм очень практичен. Его серые стальные глаза с большим вниманием остановились несколько мгновений на моей фигуре, а затем он быстро перешел к общим разговорам, сообщая разные частные и другие новости.

Весь вечер прошел в таких разговорах и в слушании музыки и пения m-lle Картамышевой, обладавшей очень симпатичным голосом. Я больше слушал, но редко говорил, не владея свободно английским языком. Наконец, Ляйярд откланялся, благодаря хозяйку за интересный вечер и, по-видимому, искренне заявляя ей, что ее дом единственное место, где он отдыхает душой от всех своих трудов и связанных с ними неприятностей.

– А разве вы еще продолжаете работать? – спросила m-lle Картамышева.

– О, нет! Строительный сезон до лета уже окончен. Но много хлопот с отчетами и хозяйственными делами, – ответил Ляйярд.

Прощаясь со мной, он еще раз пронзительно обыскал меня с головы до ног глазами, и чуть уловимая улыбка подсказала мне, что этот человек отлично понял, кто я. Он крепко потряс мне руку, а затем вышел, кутая в передней шею большим шерстяным шарфом и жалуясь на климат.

– А ведь Ляйярд, наверно, угадал, кто я – это заметно было по его лицу, – сказал я Картамышевым.

– Может быть, но смею вас уверить, что он никогда об этом не скажет туркам. Англичане глубоко уважают чужой секрет; только крайность и личная безопасность могут изменить их взгляд. Но в данном случае вы можете быть совершенно спокойны. Это сильный характером, но истый по натуре джентльмен в лучшем смысле этого слова.

Мне важно было узнать из уст самого Ляйярда, что все время до моего приезда велись какие-то большие работы под его руководством, а теперь строительство остановилось до будущего лета.

Собрав какие возможно было сведения об Эрзеруме, я теперь решил приступить ко второй части своей задачи, т. е. побывать на левом фланге Деве-Бойнинской позиции, где именно и производились какие-то строительные работы во все теплое время 1888 года. Но я никого не намерен был посвящать в свой план, а меньше всего самого генерального консула. Оставаться мне дольше в Эрзеруме – лишь напрасно терять время. Люди и лошади мои достаточно отдохнули, а снаряжение приведено в полный порядок. Все исполненные путевые заметки сведены на карту и упрятаны в укромное место. Завтра я буду у генерального консула и обрадую его своим отъездом. Заснул я крепко и с легким сердцем.

Утром, переговорив со своим проводником, я сделал все распоряжения для отъезда чуть свет на следующий день, но приказал никому об этом не говорить. Выяснив по карте предстоящий путь, я осторожно справился о нем у капитана Лупандина, но он признался, что по такому направлению еще сам никогда не ездил.

К 1 часу дня я был уже у генерального консула, где меня встретил г. Картамышев и проводил в кабинет своего начальника. Прием был теперь совсем иной. На предложение рассказать мне подробно, что я хочу разведать и когда, я определенно заявил о моем отъезде завтра же утром. Генеральный консул не скрыл своего удовольствия и меня не отговаривал отложить свой отъезд, а только предложил все-таки визировать у него наши паспорта, что я принял с удовлетворением, так как это совпадало с моим планом.

Завтрак прошел в разговорах о приезде царской семьи на Кавказ и о разных посторонних предметах. Я откланялся. Консул еще раз извинился, что не мог мне оказать своего содействия и просил забыть наш неприятный разговор.

В тот же день г. консул визировал наши паспорта строго узаконенным порядком. Я заходил перед вечером проститься с семьей Картамышевых, о которых сохраняю и поныне самое сердечное и теплое воспоминание. Вечер мы провели вдвоем с моим милым и добрым хозяином Лупандиным, превосходным работником, мечтавшим о скором возвращении в Россию.

Ночь я спал крепко. Еще до рассвета были готовы мои люди и лошади. Мы сердечно простились и зарысили по еще пустым улицам Эрзерума в сырое туманное утро. При выезде их крепостных ворот пришлось вытерпеть свидетельствование наших паспортов и расспросы мелязама. Но все было официально в порядке, и мы выехали в западном направлении, т. е. по дороге в Трапзунд. Пробежав так в тумане версты 2–3, я остановился и круто повернул на север, а затем на северо-восток, направляясь с тыла к левому флангу Деве-Бойнинского кряжа. Сначала по равнине мы ехали без дорог, а затем напали на какую-то тропу, поднялись по ней к северу на предгорья: только здесь я окончательно ориентировался, так как совсем рассвело, и я мог видеть Деве-Бойнинский кряж. Мы уходили в горы рано, чтобы выйти из-под возможного наблюдения с вышек в крепости. Иногда мы спешивались и вели лошадей в поводу.

Около полудня мы явно увидели на одном из холмов кряжа Деве-Бойну резко выделяющийся форт в постройке. На бруствере виднелась фигура часового с ружьем. Мы двигались в направлении к этому форту, спешившись и ведя в поводу своих лошадей. Наконец, мы попали на несомненную колесную дорогу с резкими следами арб на буйволах, доставлявших к месту форта строительный материал. Мы поднялись уже довольно высоко над Эрзерумской котловиной; самый город и крепость терялись в туманной дымке. По нашей дороге лежал, уже не тая, снег. Но все яснее представлялось теперь очертание строящегося на возвышенности укрепления; меня только поразила неподвижность фигуры часового на бруствере. Достав свой цейсовский полевой бинокль, я тщательно вгляделся в часового. Почти с уверенностью можно было сказать, что это не живой человек. Я обратил внимание на это моих спутников. Они пристально стали всматриваться в указанном направлении и почти в один голос высказали свое мнение: «Какой хитрый человек: сам сидит где-либо в теплой землянке, а за себя выставил караулить свой мундир и шапку». Это рассмешило моих людей и ободрило меня.