Войти в одну реку, или Воспоминания архитектора - Иван Иванович Рерберг

мы ходили на Хаджибейский лиман, где вода темного цвета и настолько густая, что плавать было чрезвычайно легко. Если мы переправлялись в лодке ночью, то вода фосфоресцировала так сильно, что можно было даже читать книгу. Я был совершенно здоров, но многие, страдавшие ревматизмом и бессилием, уверяли, что вода лимана обладала сильными целебными свойствами.

В лагерях мне пришлось пробыть недолго, и я был отправлен в командировку в город Николаев на артиллерийский полигон для постройки окопов и блиндажей, по которым артиллерия вела свою стрельбу. Приехав из лагерей в пустую казарму, где я оставил свои вещи, я почувствовал зуд по всему телу. Когда же взглянул на руки, то пришел в ужас: они были покрыты голодными блохами. Блохи напали на меня с таким остервенением, что я должен был раздеться догола, выйти на двор, где меня окатывали водой, чтобы смыть этих животных. Пришлось пройти голым через весь двор в офицерское собрание, где я смог надеть чистое белье и платье. Мне рассказывали, что после пожара в Зимнем дворце при Николае I ремонтные работы сильно затянулись, и недовольный император, чтобы принудить поскорее покончить с работами, назначил через две недели во дворце бал и велел разослать приглашения. Ослушаться не могли, и вот во дворец нагнали массу рабочих, которые работали и днем, и ночью, и ремонт был окончен к сроку. Вечером начали стекаться приглашенные на бал, но вскоре почувствовали они себя неладно: тело начинало чесаться. И из двух кавалергардов, стоявших истуканами у дверей, из которых должен был выйти император, один упал в обморок. Когда же с него сняли перчатку с крагами, то увидели, что вся его рука была сплошь покрыта блохами. Доложили царю, публика стала разъезжаться, и бал был отменен.

В городе Николаеве я прожил больше месяца и очень его полюбил. Город расположен на берегу такой глубокой реки, что вся черноморская эскадра, не исключая больших броненосцев, могла подойти под самый бульвар города. В Николаеве происходила постройка разных военных судов, и при мне должны были спустить с эллинга большой броненосец. Я заинтересовался работами и все свободное время проводил на постройках, познакомился с инженерами, и мне даже поручали надзор за постройкой подводной части спуска. Броненосец строился на солидных деревянных салазках, установленных на деревянные брусья с уклоном к воде. Брусья густо смазывали салом, для того чтобы салазки скользили при спуске судна. Брусья были уложены и за пределами эллинга до той глубины воды, когда судно должно уже поплыть, а для того чтобы сало на брусьях не выщелачивалось, их покрывали деревянными щитами, которые удерживались тяжелой якорной цепью. Перед спуском цепь выбирали, щиты всплывали, и брусья оставались открытыми под водой. В назначенный для спуска броненосца день собралась команда с оркестром музыки и много приглашенного народа, но когда обрубили канаты, корпус судна не двинулся, несмотря даже на действие домкратов; спуск пришлось отложить до выяснения причин задержки. Сначала думали, что салазки слишком плотно пристали к брусьям, и сало между ними стали разогревать раскаленными железными прутьями, но это не помогло. Тогда установили много домкратов, чтобы не только толкать судно, но и постараться его приподнять. Этими мерами через несколько дней удалось судно спустить. Оно спокойно и величественно вышло из-под эллинга и всплыло на воде. Оказалось, что кто-то из рабочих, недовольный слишком строгим обращением строителя броненосца инженера Ратника, загнал в отместку большой железный глухарь между салазками и брусьями, и только усиленным действием домкратов удалось этот глухарь перервать. Небольшие лодки и миноносцы строили тут же под открытым небом на деревянных клетках. При спуске их миноносцы часто зарывались носом в волны, и вся команда, стоящая на палубе, окуналась в воду.

У меня остался в памяти один дом в Николаеве, который был выстроен из местного известняка, значительно более крепкого, чем одесский камень. Дом снаружи был отделан под русскую избу. Из камня были вырублены все бревна с соединениями на углах, резьба по карнизам, ставни окон и другие «деревянные» детали. В архитектурном отношении это был полный абсурд, но как курьез и пример, что можно сделать из камня, этот дом обращал на себя внимание.

Дом снаружи был отделан под русскую избу. Из камня были вырублены все бревна с соединениями на углах, резьба по карнизам, ставни окон и другие «деревянные» детали. В архитектурном отношении это был полный абсурд, но как курьез и пример, что можно сделать из камня, этот дом обращал на себя внимание.

Через несколько дней как я приехал из командировки в Николаев, я уехал в новую командировку – в город Херсон для приемки большой партии пороха и динамита. Со мной поехали трое солдат, среди которых был и мой любимец Грачев. Я провел в Херсоне пять скучных дней, пока добился отпуска пороха, нашел баржу и нанял буксирный пароходишко. Когда все было готово и баржа была нагружена, я повел себя, стыдно вспомнить, как самый глупый мальчишка. Мне показалось очень скучным сидеть на барже еще три дня, пока пароход будет нас тянуть до Одессы, и я решил оставить транспорт под наблюдением солдат, сесть на пассажирский пароход и через день быть в Одессе. Я так и сделал, но когда приехал домой, то ясно понял свое преступление, понял, что если мой поступок обнаружится, я попаду под суд со всеми последствиями. Я в страхе засел в своей комнате, никуда не выходил и денщику велел говорить, что я еще не возвращался. На третий день рано утром меня разбудил Грачев и доложил, что они благополучно прибыли и остановились в порту. Радости моей не было границ, я готов был расцеловать Грачева; мы вместе отправились нанимать подводы, и ящики с динамитом и бочонки с порохом были погружены; впереди транспорта к дуге был укреплен красный флаг, и мы двинулись в далекий путь в саперные лагеря. Как мне было совестно, когда в приказе была объявлена мне благодарность за выполнение возложенного на меня поручения!

Следующую зиму я проводил в Одессе совсем иначе: мне надоели постоянные выезды, танцы и кутежи. Я нанял новую квартиру, состоящую из очень большой комнаты (комнату я разделил матерчатой перегородкой на три: кабинет, спальня и мастерская), из прихожей, кухни и комнаты для денщика; выписал из Москвы свои токарные станки и инструменты и засел дома. Мой денщик – хороший парень Михаил Гречишников – не разлучался со мной с моего приезда в Одессу, и когда я через год снова вернулся в саперный батальон, опять поступил