Ольга Дмитриева - Елизавета Тюдор

Елизавета пришла в раздражение из-за этой попытки полутора сотен мужчин публично указать ей, каково ее предназначение, но сдержалась. 10 февраля она дала свой официальный ответ на петицию «общин ее королевства» — дивный образчик ее политической риторики, крайне неопределенной и настолько запутанной, что менее опытным депутатам могло показаться, будто им пообещали, что последуют их совету. Но более умудренные и имеющие уши услышали в речи королевы нечто такое, что было за пределами их понимания, — кажется, эта молодая женщина всерьез намеревается остаться девственницей?

Что же именно она сказала? «Я приношу вам мою сердечную благодарность за рвение и полную любви заботу, которую вы, как мне кажется, проявляете ко мне и к вашей стране». Депутаты одобрительно кивают. «Я могу сказать вам, что с тех пор как я впервые задумалась, что рождена, чтобы служить всемогущему Господу, я избираю тот образ жизни, который до сих пор вела и который, уверяю вас, до сих пор более всего удовлетворял меня. Полагаю, он был наиболее приемлем и для Господа». Небольшое замешательство среди слушателей: разумеется, безбрачие — дело богоугодное, но королева не должна уподобляться монахине, ей следует задуматься о благе нации. Елизавета тем временем уже перечисляла все те доводы, которые обычно приводились в пользу ее замужества: еще большая честь и высокое положение в случае брака с могущественным иностранным государем, возможность упрочить свои позиции, отразить опасность со стороны врагов и даже избежать смерти — «а опасностей и смертей она видела немало». Но, продолжала королева, «если бы что-либо из этих соображений могло разубедить меня или отвратить от этого образа жизни, я не оставалась бы в том положении, в котором вы видите меня теперь». «Она еще так молода и неопытна, — покачивали седыми головами советники и прелаты, — но Господь пошлет ей доброго мужа, и она выбросит из головы весь этот бред». Как будто отвечая им, королева продолжала: «И хотя я всегда была постоянна в этом выборе (впрочем, кому-то может показаться, что моя молодость и эти слова едва ли согласуются между собой) и чистая правда, что я не намереваюсь изменять тому образу жизни, к которому я привыкла более всего, и верю, что Господь до сих пор хранил меня в этом призвании и вел за руку, думаю все же, что в своей доброте он не оставит меня брести одной». Напряженно внимающие слушатели, должно быть, переглянулись. Так что же все-таки она сказала? «Не оставит брести одной»? — значит, она все же выйдет замуж? Слава Богу… Но не успели депутаты облегченно вздохнуть, как Елизавета изящно опрокинула на них ушат холодной воды: «Мне понравилась ваша петиция… Она безыскусна и не содержит ограничений в выборе места или кандидатуры (будущего супруга. — О. Д.). Если бы это было не так, она непременно не понравилась бы мне, я бы сочла это слишком большой дерзостью с вашей стороны и совсем не подходящим для вас делом требовать чего-либо от тех, кто призван повелевать, или указывать им, кого им следует желать, или ограничивать и ставить условия тем, кому вы обязаны подчиняться, или взять на себя смелость направлять мою любовь по вашему усмотрению, а мою волю — в соответствии с вашими фантазиями». «Боже, они и не думали, что королева может оскорбиться!» Но она уже смилостивилась: «Тем не менее, если кто-нибудь из вас опасается, что когда-нибудь Господь все же пожелает склонить мое сердце к иному образу жизни, вы можете быть абсолютно уверены, что я намерена не совершать ничего такого, из-за чего впоследствии у этого королевства мог бы возникнуть законный повод для недовольства. Поэтому выбросите это из головы. Я заверяю вас (какое доверие вызовут у вас мои слова, я не могу сказать, но какого они стоят доверия, покажет будущее), в этом деле я никогда не совершу ничего, что было бы во вред государству, ради блага, добра и безопасности которого я никогда не замедлю отдать свою жизнь. И на кого бы ни пал мой выбор, верю, он будет так же заботиться о королевстве и о вас (я не скажу, как я сама, потому что не могу с уверенностью ручаться за другого), но, по крайней мере, согласно моей доброй воле и желанию он должен быть таков, что станет заботиться о сохранении этого королевства и вас, как я сама». У депутатов снова отлегло от сердца: она все-таки может рассуждать здраво, эта странная молодая женщина. Напоследок она еще пообещала им, что, «если всемогущему Богу будет угодно оставить ее в прежнем настроении и в безбрачии», она назначит достойного преемника, «который, возможно, будет для королевства лучше, чем ее собственный отпрыск… который может оказаться неблагодарным». Депутаты были уже готовы добродушно хлопнуть себя по коленям и сказать: «Пусть скорее рожает наследника, а там будет видно, каким он вырастет», но королева, оказывается, еще не закончила. Ее последняя фраза была такова: «Для меня же будет достаточно, если на моем мраморном надгробии будет написано, что королева, правившая в такое-то время, жила и умерла девственницей». Немая сцена. Занавес.

Полно, да была ли искренна эта молодая женщина, уподобившаяся царице амазонок, «железная леди» образца 1559 года? Она сказала о себе: «будущее покажет», стоит ли она доверия. Будущее показало, что она не изменила своим намерениям, как и своему девизу «Semper eadem» («Всегда та же»). Дева, чье сердце скреплено цепями, а грудь закована в броню, защищающую ее от стрел Амура, — это, несомненно, истинная Елизавета или, та, какой ей хотелось быть. Ее героический энтузиазм не мог не вызывать восхищения, пусть даже смешанного с легким сожалением и сочувствием. Но это была далеко не вся Елизавета.

Каким, однако, донельзя скучным и унылым было бы ее существование и жизнь двора, если бы королева решила изображать из себя праведную монахиню. По счастью, ее «феминизм» был несколько иного свойства — он происходил от сознания силы, а не от слабости, приниженности или ущербности, в нем было не ханжество, а скорее вызов: она не против отдать руку и сердце тому, кто ее покорит, если таковой отыщется. В противном случае ее устраивает и ее нынешнее состояние. Она молода, прекрасно сложена, любит танцы, развлечения, спорт, охоту и предается удовольствиям с тем же темпераментом, что и ее отец. После меланхолических пяти лет правления Марии английский двор вновь ожил и заблистал. Как на пламя свечи, туда слетались молодые и не слишком молодые претенденты на внимание, милости и, кто знает, может быть, и на руку королевы. А та, которая выступала в роли героини в парламенте, во дворце была совершенно другой — обворожительно-кокетливой, утонченно-жеманной; ей никогда не надоедали комплименты и обожание подданных. Какое счастливое разнообразие ее натуры, ибо в этой погоне за удовольствиями и стремлении покорять — тоже она, Елизавета.