Деловые письма. Великий русский физик о насущном - Пётр Леонидович Капица

class="p1">В последние дни на меня свалилось еще одно удовольствие. Приехал Сиротин, он, кажется, заходил к тебе. Это тот профессор из Минска, который приехал работать в Кавендишскую лабораторию. Он вообще ничего, славный парень, но ни бельмеса по-английски. Это чрезвычайно неприятно – приходится разговаривать за него.

К тому же тут еще пиши тезисы (на феллоу) и веди научную работу. Господи боже мой!

Кембридж, 25 августа 1925 г.

Дорогая Мама!

Наконец волна работы отхлынула. Я сдал вчера свою диссертацию на феллоу, и результаты будут известны после экзамена 2-го или 3 октября и выборов 10–12-го. Я ставлю свои шансы не особенно высоко. Во всяком случае, увидим. Я не волнуюсь. Что касается твоего отношения к Монтегю, то я его понимаю, но думаю, что ты судишь его немного строго. Он избалованный мальчик с живым поверхностным умом, привыкший, чтобы с ним, несмотря на его коммунистические и пр. убеждения, все же обращались как с сыном лорда. Он не так уж плох. Ты спрашиваешь, что прислать с ним мне. Может быть, пошлешь мне пыжиковую шапку, чтобы зимой ездить на машине. Ты знаешь, самоедские две шапки, которые мы как-то с Лёней привезли с Севера и которые Надя так любила носить. Это, кажется, и все. Да, если отыщешь у меня, пришли Козьму Пруткова и «Конька-Горбунка», страшно хочется их почитать.

Со свадьбы Чедвика я благополучно вернулся. Английская свадьба и моя роль на ней очень интересны. Я являюсь лучшим другом жениха[67] и все время его сопровождаю. В церкви перед церемонией я сижу с правой стороны впереди вместе с женихом, пока не приходит невеста.

Невеста входит в церковь. Под игру органа она проходит всю церковь посередине. Впереди нее идет хор, а сзади – подруги. Она идет к алтарю, где ждет священника. Жених становится рядом с невестой, а чуть-чуть позади, перед алтарем, стоит отец, со стороны невесты, и я, со стороны жениха.

При этом надо иметь очень серьезный вид. Я не выдерживал и, конечно, улыбался. Во время обряда, когда священник спрашивает, кто выдает эту девушку замуж, отец берет ее за руку и говорит, что, дескать, я. Потом священник спрашивает жениха, каким кольцом он будет венчать. Тогда я вынимаю кольцо из кармана и подаю его священнику. Потом он еще спрашивает разные вещи, поют, играет орган. Мои обязанности кончаются, и я сажусь.

Еще разные церемонии, наставления жене и мужу от священника, как будто они сами не знают, что значит жениться. Когда церемония кончена, все идут в притвор за алтарем, где расписываются в книгах, и я расписываюсь как свидетель.

Там же поздравляют жениха и невесту. Я на правах шафера имею право поцеловать невесту и шафериц. Первое я выполнил, последнее я не выполнил, ибо шаферицы сего не стоили, так как бог их уродил не совсем складно.

Потом все под музыку идут из церкви, я буксирую какую-то тетку. Впереди, конечно, жених и невеста. При выходе из церкви фотографы снимают. Потом вся компания садится в автомобиль и едет в дом к невесте. Здесь был большой прием. В саду палатка, человек 200, угощение, шампанское, свадебный пирог и все прочее. После всеобщего поздравления снимают группы. (Я пошлю тебе свою карточку в цилиндре, как только она придет от фотографа.)

После этого я провожаю жениха в комнату, где он переодевается. Также моя последняя обязанность – засвидетельствовать его завещание и взять его на свое попечение. Потом новобрачные уезжают, а гости веселятся и танцуют до поздней ночи.

Работа моя в лаборатории идет помаленьку, самые важные эксперименты будут в октябре, когда вернусь. Если тогда все сойдет благополучно, то можно сказать, что все будет хорошо.

Уезжаю я за границу 2-го. Маршрут мой: Лондон, Дувр, Булонь, Париж, Авиньон, Марсель, Ницца, потом не знаю.

Кембридж, 26 октября 1925 г.

Дорогая Мама!

Давно не писал тебе. Я послал тебе письмо, что 12 октября я был выбран Fellow Trinity-College, и ты, наверное, его получила уже. Я теперь тебе опишу процедуру посвящения. На следующий день, 13-го, я должен был явиться к мастеру[68] колледжа, сиречь Дж. Дж. Томсону. Для этого случая я должен был надеть свою мантию и еще прицепить к ней красный капюшон, белый галстук и две белые ленточки… Точь-в-точь такие, какие носят ксендзы. На грех, я свою мантию потерял накануне, и все утро мне пришлось бегать и собирать эти атрибуты. Когда я и еще трое других выбранных явились к мастеру колледжа, он нас поздравил, передал нам уставы колледжа… Потом все пошли в церковь. Мастер впереди, а мы попарно сзади. [Когда] вошли в капеллу, нас оставили в притворе, а там, в церкви, ждала вся избирательная комиссия. Они что-то там читали и говорили, потом вызвали нас. По очереди каждый читал клятву в верности колледжу, что будет соблюдать его правила и способствовать его процветанию. После этого надо было расписаться в старинной книге, в кою заносятся подписи всех выбранных. Я уж не знаю, сколько ей лет. Книга солидная, пергаментная. Подумать только, что там же находится подпись самого Ньютона. Здорово! После того как расписался, подходили к мастеру. Он стоит в специальной клетке с пюпитром перед ним. Становишься на колени, складываешь руки таким же образом, как пловец, когда собирается нырнуть, протягиваешь их мастеру, а он берет их в свои и читает какую-то молитву по-латински. В которой я, конечно, ни черта не понял. Раз, два, три, дух святой на меня сошел, и я стал Fellow. Не только первый русский, это наверняка, но, кажется, третий иностранец.

Вечером был торжественный обед в колледже в честь вновь избранных феллоу. Пришлось, конечно, надевать всю амуницию – смокинг за неимением фрака (фрак сразу же пришлось заказать – 13 ф. с., безобразие!).

Приветственная речь мастера, т. е. проф. Дж. Дж. Томсона, когда он коснулся моего избрания, была следующая: «Теперь я должен приветствовать доктора Питера Капицу как вновь избранного феллоу. (Громкие аплодисменты.) Здесь мы устанавливаем новый рекорд в летописи нашего колледжа – это первый русский, которого мы избираем». (Два-три слабых хлопка с небес или с земли, не разберешь.) Потом он говорил, что в Оксфорде был избран раз русский в феллоу колледжа, это проф. Виноградов[69]. Теперь оба университета сравнялись. Потом он припомнил русских, работавших в Кавендишской лаборатории, – Павлова[70], Покровского[71]. Потом сказал, что, наверное, все присоединятся к пожеланию успеха в тех трудных и фундаментальных опытах, которые я теперь веду. (Жалкие