Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

В отношении себя Татьяна Львовна всегда оставалась строга. В 1932 году она записала:

«Мне 68 лет. Пора переходить на умирание.

Как жизнь пролетела. Я все собиралась начинать жить, что-то делать, мне все казалось, что я должна и могу сделать что-то очень большое: написать что-то замечательное, сделаться великим портретистом, иметь большое и решающее влияние на человеческие души в смысле уничтожения насилия войны и торжества любви людей между собой. Я чувствовала и продолжаю чувствовать в себе все эти силы и возможности. Но всегда была и есть как бы маленькая стенка, которая мешает вырваться наружу этим стремлениям. Кажется, стоит только ее сломать, как из меня польется могучий поток духовных сил.

Стенка эта – непростительная бездеятельность. И еще – привычка считать важным пустяки. Вместо того чтобы сесть и писать, мне представляется необходимым сначала переменить белые воротнички на платье или выгладить ленту для шеи. А впрочем… Вероятно, я ничего не была бы в состоянии сделать большого, и, может быть, хорошо, что я на это не рассчитывала. Иногда пыталась… Но у меня не было того, что нужно для гения или хотя бы таланта… „Le genie c’est la patience“[1588]. У меня нет выдержки и настойчивости. Что виновато – характер? Воспитание? Самовоспитание?»[1589]

Однако за два последних десятилетия своей жизни (1940– 1950-е годы) Татьяна Львовна сделала очень много. В Италии ей пришлось начинать свое толстовское дело как бы с нуля. В Риме не сразу сформировался круг общения старшей дочери Толстого. Она писала Н. Н. Гусеву в ноябре 1931 года: «Моя внутренняя жизнь довольно одинока – единомышленников вокруг меня нет. Иногда порадует меня кто-нибудь совпадением с какой-нибудь областью толстовского мышления (как на днях итальянец Джоржиа или живущий сейчас у меня друг и последователь Ганди, индус); но это и не нужно, и невозможно. У Бога обителей много, и нет нужды всем толкаться в одну»[1590]. Однако, как и в Париже, общение с выдающимися людьми своего времени продолжалось. Она сообщила брату Сергею о встречах с Рабиндранатом Тагором и Ганди: «Я встречала этого величавого, красивого старца в Париже. А здесь, в Риме, я познакомилась несколько лет назад с Ганди. Это очаровательный веселый маленький старичок – мудрости непомерной. Все наши европейские философы кажутся такими беспочвенными, путаными болтунами в сравнении с этой твердой как скала, непоколебимой и глубокой мудростью»[1591]. Татьяна Львовна общалась с Этторе Ло Гатто[1592] и Вячеславом Ивановым. Для русского поэта и философа она даже подыскала на Авентине квартиру, которая стала последней на пути его эмигрантских странствий. Однажды семья Иванова оказалась в сложном положении. Муссолини, занятый преобразованием облика Рима, имел обыкновение лично указывать на то или иное строение, которое должно пойти на слом. Однажды его взор упал на дом, где снимали жилье Ивановы, и тем пришлось подыскивать новое пристанище. Татьяна Львовна, узнав об этом, вспомнила, что недалеко от нее, на via Leon Battista Albertia, сдается жилье, о чем незамедлительно сообщила дочери философа. Сухотина-Толстая позвонила хозяйке этого жилья. После чего та, встретившись со своими будущими квартиросъемщиками, сообщила: «Мне звонила тут одна графиня. Я, по правде сказать, ее не знаю, но она вас очень горячо рекомендовала»[1593].

В Риме Татьяна Львовна «играла заметную роль в культурной жизни русской общины, посещала храм русских католиков византийско-славянского (синодального) обряда Святого Антония Аббата (египетского подвижника Антония Великого), выступала на собраниях русских эмигрантов в „Руссикуме“ 〈…〉 6 июня 1938 года Татьяна Львовна вместе с группой русских паломников была принята на аудиенции папой Пием XI»[1594].

Татьяна Львовна продолжала исполнять главное – толстовское – дело своей жизни. В 1930-е годы «Толстой вновь, как в 1920-е годы, становится знаменем эмиграции в ее борьбе за сохранение русской культуры»[1595]. В 1934 году дочь Толстого была избрана римским членом-корреспондентом Русского культурно-исторического музея[1596], созданного в Чехословакии по инициативе В. Ф. Булгакова.

О встречах с интеллектуалами она писала: «У меня несколько друзей замечательных толстоведов среди итальянцев. Они так знают – все произведения, всю обстановку, всю жизнь, все окружение Толстого, что, пожалуй, мне за ними не угнаться»[1597].

Татьяна Львовна занималась эпистолярным материалом, о многом вспоминала, что-то начинала видеть иначе. В мае 1939 года она написала брату в Москву: «Вчера на ночь взяла том писем отца и прочла его письмо к тебе и твое к нему, кажется, в первый раз. Оба очень трогательны. Я иногда думаю, что он любил нас больше, чем мы это сознавали. Мы видели его жизнь такой полной, такой насыщенной его работой и его отношением к разным последователям, что нам казалось, что мы составляли для него „une quantité negligeable“[1598]. А это было неверно. И если бы мы это сознавали при его жизни – мы иначе к нему относились бы – не старались бы „s’effacer“[1599] (не знаю, как перевести) перед ним, были бы смелее, принимали бы большее участие в его жизни…»[1600]

В другом послании к Сергею Львовичу читаем о ее новом и запоздалом понимании отношений в семье Толстых между старшими детьми и родителями: «Сегодня взяла письма матери к отцу посмотреть. Сколько у нее было к тебе нежности от начала до конца. А какая я была противная, ленивая, эгоистичная! Ох, сколько бы в своей жизни изменила! Что делать! Хоть под конец не нагрешить!»[1601] Она мысленно возвращалась к перипетиям в отношениях родителей. Думая о материнской истории с Танеевым, писала брату Сергею: «Ты мог бы сказать, что вопрос, насколько это было увлечение человеком или его музыкой, – трудно решить, и на это только она могла бы ответить. Во всяком случае это заставляло страдать нашего отца»[1602]. Про драму последних лет жизни родителей писала: «Ах, как часто я вспоминаю это тяжелое время и мысленно поправляю свое поведение в нем, но тщетно и поздно»[1603].

С августа 1935 года началось сотрудничество Татьяны Сухотиной-Толстой с итальянским издательством Мондадори[1604]. В то время Татьяна Львовна была намерена опубликовать дневник своей матери. До сих пор в архивах этого издательства хранятся деловые письма (1935–1949) старшей дочери Толстого на французском языке.

Ло Гатто выполнил просьбу Сухотиной. «При содействии итальянского посла мне удалось, – писал он, – доставить ящик в Рим, благодаря чему Татьяна Львовна при моем посредничестве имела возможность опубликовать „Autobiografia dall lettere“[1605] отца, а также свой „Дневник“»