Модильяни - Виталий Яковлевич Виленкин

стремится ему доказать, что он «лишь немного преувеличил диапазон, чтобы сделать что-то новое в духе этой высокой литературы, воспевающей отчаяние только для того, чтобы потрясенный читатель возжелал добра как средства исцеления».

Проходит год, но все еще из шести «Песен Мальдорора» издана одна только — первая. Никакого внимания критики она не привлекает. Да и сам автор готов уже чуть ли не перечеркнуть свою «проклятую книжонку» («sacré bouquin»). Он пишет своеобразное по форме эссе под странно невыразительным названием: «Стихотворения» («Les poésies»). Некоторые видят в нем предисловие к еще не написанным или бесследно пропавшим стихам.

Теперь он третирует как бесполезное «вечное хныканье» ту романтическую традицию Байрона и Мицкевича, которую прежде ставил так высоко. О себе же самом он говорит в эпиграфе так: «Я сменяю меланхолию на храбрость, сомнение — на уверенность, безнадежность на надежду, злобу на добро, жалобы на долг, скептицизм на веру, софизмы на холод покоя и гордость на скромность». Это эссе, разумеется, тоже остается неизданным (оно вышло в свет только в 1920 году).

24 ноября 1870 года Изидор Дюкас был найден мертвым в номере захудалого отеля на улице Фобур Монмартр. Ему было двадцать четыре года. Перед этим он ничем не болел, но последнее время его никто не видел. Акт о смерти, состоящий всего из нескольких строк — дата, имя и фамилия, место рождения, профессия, день, час и место кончины, — засвидетельствован хозяином отеля и одним из гарсонов. Заканчивается он словами: «какие-либо другие сведения отсутствуют». На похороны никто не пришел. Полицейское досье Изидора Дюкаса исчезло бесследно. Тем не менее до сих пор остается в силе предположение, что полиция Второй империи была как-то причастна к этой таинственной истории.

Это предположение имеет под собой вполне реальную почву. Шел 1870 год, приближалась Парижская коммуна. Среди нескольких лиц, которым Дюкас посвятил свои «Стихотворения», значатся имена связанных с Коммуной известных социалистов — Жоржа Дазэ и Жозефа Дюрана. Среди материалов, опубликованных в 1927 году Филиппом Супо в качестве приложений к сочинениям Лотреамона (откуда почерпнут и ряд предшествующих биографических сведений), особое внимание привлекают несколько стенографических записей. Это цитаты из брошюры А. Витю «Общественные собрания в Париже 1868–1869». Цитируются политические выступления на собраниях в рабочих предместьях Парижа — Бельвиле, Менильмонтане, то и дело прерываемые «громом аплодисментов». Оратор, очевидно, пользуется огромной популярностью. На одном из собраний он требует в своей речи «наиболее полной свободы», которая для него равнозначна «коммунизму и уничтожению собственности». На другом — он выдвигает требование «полной экспроприации земли и передачи ее в общественную собственность», «полного свержения современного экономического уклада». Он громит предателей и яростно изобличает продажную прессу. Имя оратора — Дюкас.

То же имя дано Жюлем Валлесом одному из персонажей его романа «Инсургент» (1886). Это политический оратор, провозвестник Коммуны, непреклонный и страстный защитник ее идей. По внешности он удивительно напоминает того, кто назвал себя графом де Лотреамоном и в одном из писем определял свои «Песни Мальдорора» как «поэзию восстания»…

Эта книга действительно «написана кровью». Ее антибуржуазный, бунтарский пафос очевиден, как бы ни размывали его порой мотивы предельного отчаяния и безграничной тоски. Ее герой Мальдорор — фантастическое воплощение всеотрицающего зла — уверен, что в человеке гораздо больше плохого, чем хорошего, только потому, что он живет в чудовищно изуродованном и несправедливом мире. Его сплошной патетический монолог обращен то к человеку, то к богу. Человека он жаждет освободить от всех «великолепных обманов», под которыми он на каждом шагу открывает кошмарные сгустки бессмысленной, дикой жестокости, предательства, слепого, мертвящего эгоизма. В этом мире Зла сам Мальдорор — одновременно его судья и его носитель, всеми отверженный скиталец и убивающий надежды насильник. Но свою «атаку на человечество» и на того, кто, назвав себя Создателем, «сидит на вершине горы из золота и человеческих испражнений, пожирая людей по частям», Мальдорор ведет во имя высшей человечности. Мысль о виновности бога, не соблюдающего им же данных законов, первый из которых — не проливать чужой крови, проходит сквозь все произведение.

Образ опустошенного, лживого, враждебного человеку города то и дело вытесняет из строф «Песен» реальность Парижа. …Темно и пусто на улицах вокруг церкви Мадлен, куда-то пропали газовые фонари, не видать даже ни одной проститутки, а над куполом летает сова с переломанной лапой и кричит: «Готовится несчастье!» Серая, грязная Сена выносит на берег юношу-утопленника в богатой одежде. А в саду Тюильри, там, где все привыкли видеть разноцветные кораблики на пруду и слышать веселый детский гомон, Мальдорор внушает восьмилетнему мальчику:

«Будь же самым сильным и самым хитрым. Но победа сама по себе не приходит. Без крови и резни нет войны, а без войны нет победы. А если ты хочешь стать знаменитым, надо уметь нырять в реки крови, питаемые пушечным мясом. Цель оправдывает средства. И первое дело, чтобы стать знаменитым, надо иметь деньги. А если у тебя их нет, надо убивать, тогда они у тебя будут. Но так как ты недостаточно силен, чтобы управиться с кинжалом, сделайся вором, пока мускулы у тебя не окрепнут. А чтобы они скорее окрепли, я тебе советую делать гимнастику два раза в день, час утром и час вечером. Тогда ты вполне сможешь позволить себе преступление в пятнадцать лет, не дожидаясь, пока тебе исполнится двадцать. Любовь и слава все извиняют, и, кто знает, может быть, потом, вознесясь над себе подобными, ты сделаешь им почти столько же добра, сколько зла ты им сделал вначале!»

Мальчик убегает в слезах. И вдруг — неожиданный конец «строфы»: Мальдорор испугался, он боится последствий, которые принесут его слова. Он в отчаянии, что не поговорил с этим мальчиком подольше, что отпустил его с этим. «Ребенку этого хватит, чтобы заболеть и пролежать три дня в постели. О, дай бог, чтобы материнская нежность внесла мир в этот чуткий цветок, хрупкую оболочку прекрасной души человеческой!»

Это — из второй «песни». А в пятой автор уже от своего лица обращается к читателю: «Не обращай внимания на странную манеру, с которой я пою каждую из этих строф… Перестань плакать, я не хотел сделать тебе больно». Кончается же эта «строфа» злобным советом вылечиться от полученных во время чтения болезненных впечатлений самым простым способом: «оторвав руки своей матери или сестре и съевши их по кусочкам, как лекарство».

Но ведь в эпиграфе к своему второму сочинению Лотреамон обещал стать теперь совершенно иным и отныне иначе относиться к жизни и к людям. Уже в самом этом эпиграфе ощутимы,