«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах - Коллектив авторов

помогать и смешил команду, а меня приводил в бешенство. Наконец я добрался и до него. Но тут он вдруг заартачился и стал сопротивляться вязавшим его людям. Я был взбешен до того, что весь дрожал, и мне стало невероятных усилий сдержаться, чтобы не избить его тут же. Я подошел к нему вплотную и крикнул ему: «Если ты не перестанешь артачиться е… т… м… (в рукописи вымарано. – К.Н.), то я тебя выброшу за борт»! Видно, тон мой был очень решительный и, действительно, в эту минуту я готов был убить его, потому что он сразу замолчал, затем заплакал, опустился на одно колено и сказал: «За борт? Бросайте! Что ж бросайте! Что наша жизнь – тьфу!». Затем вдруг пришел в ярость и стал сыпать такими проклятиями и ругательствами, что волос дыбом становился. Я дал знак спускать его.

Когда он очутился в баркасе и освободился от конца, то схватил громадный пустой анкерок и пустил его в унтер-офицера, но тот увернулся, и анкерок попал в другого пьяного, лежащего пластом на дне баркаса. Этот только приподнял голову и промычал что-то в ответ, а удар был такой, что мог сшибить с ног геркулеса. Видя, что дело заходит далеко, я приказал баркасному унтер-офицеру связать его по рукам и ногам. Когда Прокопенко подошел к нему с ворсой в руках, сидевший с ним рядом машинист вырвал у него из рук ворсу. В баркасе никто не пошевелился, чтобы помочь Прокопенко, которой остановился в нерешительности. А Племьянов уже открыто бранил меня матерными словами, честил командира, честил весь флот. Положение мое было незавидное. А тут еще на мостике собрались пароходные офицеры и с любопытством смотрели, что будет дальше. Надо было принять самые решительные меры.

Меня опять осенила гениальная мысль. Я воспользовался антагонизмом [между] машинной и строевой командами, и т. к. Племьянов был строевой, то я быстро выбрал из остающейся на пароходе машинной команды 4 человек и приказал им немедленно во что бы то ни стало связать Племьянова и положить его под банки, машинисты быстро спустились в баркас, и повалив Племьянова, скрутили ему назад руки, связали их, затем ноги и бросили его под банки, откуда все еще продолжала литься ужасная ругань. Чтобы не подвергаться оскорблениям пьяного матроса, я переменил свое первоначальное намерение сесть в баркас и приказал паровому катеру подать к трапу, затем взяв на буксир баркас, я вернулся на броненосец.

Едва я вышел из катера, как приказано было снова подать катер к трапу, и в него сел командир, отправившийся затем на белый «Орел». Оказалось, что он серьезно заболел в предыдущую ночь, и взамен его пока назначается на завтра (завтра идем в море на стрельбу) Клапье-де-Колонг[111]. В то время как командир садился и отваливал, из баркаса неслась ругань моего Племьянова. Командир только морщился. После командира попало бедному Гирсу. Он стоял на вахте и приказал вынести Племьянова на бак, а тот, услышав это приказание, начал изощряться в ругани над Гирсом.

Завтра подаю рапорт командиру о всем происшедшем. Гире делает то же самое. Это может очень скверно кончиться для Племьянова, но что же делать. Надо же когда-нибудь положить конец таким безобразиям, а то скоро у нас команда превратится в разбойников с большой дороги и будет на офицеров бросаться с ножом.

18 января

Ходили сегодня на стрельбу, сошла удачнее первой, несмотря на то, что погода была скверная: дождь, туман, и на крупной зыби броненосец качало. Мы все в восторге от нового командира. У Колонга спокойствия непочатый край, а мы так отвыкли от спокойных ходовых вахт, благодаря нашему командиру, что прямо было приятно стоять вахту. Он смело прибавлял и убавлял от 10 до 15 оборотов, и несмотря на это не только место наше почти все время сохранялось не хуже, но даже лучше, чем когда Юнг канителил с одним или двумя оборотами, нагоняя или отставая от переднего мателота в продолжение целой вахты. Положим, когда сегодня с 80 оборотов Колонг перешел сразу на малый ход, «Бородино» чуть не въехало нам в корму, и был момент, когда катастрофа казалась неизбежной, но зато он так спокойно сказал: «Самый полный ход вперед», что прямо любо на него смотреть. «Бородино» успел положить руля и отойти чуть влево, а мы вылетели вперед.

Завтра опять с утра на стрельбу.

19 января

Ходили на стрельбу. Стреляли еще лучше, чем вчера.

20 января

Пришел «Messagerie Maritime», привез почту. Получил 4 письма. Целый день провел на «Суворове» на дежурстве.

22 января

Вернулся с «Орла» командир.

23 января

Были на берегу. Начинаем совершенно чувствовать себя здесь, как дома. Перед губернаторским домом играла музыка, привлекшая гораздо больше негров, нежели офицеров, которые играли в кафешке в карты. День закончился инцидентом. Пьяный матрос с госпитального «Орла» побил прапорщика по механической части с «Урала», причем, разбил ему в кровь всю физиономию. Прапорщик был в форме с погонами, это обстоятельство наводит на грустное размышление. Значит, никто из нас не гарантирован от такого инцидента, ибо, очевидно, офицерская форма не производит на матросов никакого впечатления. Придется ходить с револьвером. Когда же, наконец, будет положен этому конец. Говорят, что виновника не удалось задержать, т. к. он удрал, но зато задержали его товарища, через которого, очевидно, удастся добраться и до героя.

24-го января

Ночью вернулся с «Суворова» Шупинский, бывший дежурным, и рассказал следующий случай. Наш дежурный катер был подан к суворовскому трапу, чтобы отвезти старшего флаг-офицера Свенторжецкого[112] на белый «Орел». Сей гробокопатель (как называет Кладо штабных) с важностью проследовал на катер, не только не подав руки Шупинскому, но даже не ответив на отданную честь.

Затем между ними произошел следующий диалог: Шупинский, прикладывая руку к козырьку: «Куда прикажете везти? – «Нагоспитальный "Орел"» – «Разрешите отваливать?» – «Отваливайте».

Шупинский (рулевому): «Заболотный, отваливай на “Орел”».

Свенторжецкий (указывая на штурвал Шупинскому): «На руль, пожалуйста».

Шупинский опешил и переспросил: «Что-о?».

Свенторжецкий: «На руль».

Шупинский: «Нет, на руль я не встану».

Свенторжецкий: «Тогда к трапу».

Шупинский: «Заболотный, к трапу».

Свенторжецкий (после того, как катер снова пристал к трапу): «Можете быть свободными», и после этого отправился на «Орел» один. Шупинский вышел наверх и доложил о всем происшедшем стоявшему тут флаг-капитану, на что тот ответил: «Разберем, разберем».

После этого «Суворов» разделился на два лагеря. Одни, преимущественно штабные, стояли на стороне Свенторжецкого, судовые офицеры – сочувствовали Шупинскому. После этого, вахтенные флаг-офицеры стали делать относительно