Юрий Айзеншпис - Виктор Цой и другие. Как зажигают звезды

— А вы, товарищ студент, куда ЭТО?

— А мне назначено…

Увидев меня, декан быстро закруглял разговор и нетерпеливо спрашивал:

— Ну, показывай, чего новенького?

— А вот послушайте.

Я ставил диск на проигрыватель, и декан начинал пританцовывать, предвкушая удовольствие меломана.

Впрочем, если музыканты «Соколов» месяцами не приезжали в Москву, мой статус директора позволял это периодически делать. «Настраивал» работу на месте и уезжал сдавать зачеты. Фактически, во многом я учился экстерном, ибо большинство лекций приходилось пропускать. Учебные «хвосты» висели всегда, но и всегда находились ходатаи, которые шли и решали мои проблемы. Не с пустыми руками, конечно. Впрочем, это не выстраивалось в систему исключительно корыстных отношений, поборы, типа пронизавших нынешнюю систему образования, просто небольшие дружеские поблажки. Тогда ведь и сам профессорско-преподавательский состав был относительно элитным «сословием», куда состоятельнее сегодняшних бедолаг, нуждающихся практически во всем. Я это знаю на примере моей сестры — работает в школе и получает даже не копейки, сущие гроши!

При этом она учит детей, учит будущее нашего общества, и это общество так вот «высоко» оценивает ее труд. Это, конечно, позор!

Институт я окончил по специальности инженер-экономист. И, уверен, если бы не мои занятия нелегальным бизнесом, в итоге приведшие на скамью подсудимых, передо мной открывалась вполне светлая перспектива участия в научно-техническом прогрессе нашей страны. Я мог стать хорошим специалистом и классным инженером. Бедным, но классным. Даже не сомневайтесь! Как эта перспектива совмещалась в моем сознании и в «картинках будущего» с желанием больших денег и почти физиологической потребности в частной инициативе и предпринимательстве? Не знаю, будущее не позволило мне разрешить этот парадокс. Однако существует, например, такой факт моей биографии: в последние годы обучения в институте, вплоть до самого ареста, я работал в одном из подразделений Главного Управления ЦСУ СССР на Мясницкой, 33. Не отрабатывал и не зарабатывал, а именно работал и достаточно увлеченно. Наш отдел занимался вопросами улучшения статистической обработки различных показателей народного хозяйства, а лично я преимущественно эксплуатацией целого комплекса вычислительных машин. Тогда они занимали не малую часть рабочего стола, как сегодняшние компьютеры, а большие комнаты по 20–30 квадратных метров. Получалось, что при определенной формальности учебы в институте я получил вполне достойные знания, особенно по тем предметам, которые меня интересовали. Экономика, финансы и математика давались мне легко, вопросы статистики и анализа результатов реально интересовали. И потом, в дальнейшей жизни и работе, я активно пользовался и этими познаниями и умело их применял на практике. И в профессии нелегального коммерсанта, и в роли легального продюсера. Помимо математики, и там и там особо востребованной, оказалась теория вероятности. Впрочем, не столько научная, сколько интуитивная. Конечно, бурлила и моя личная жизнь, хотя уже в эти годы гораздо чаще девушки влюблялись и бегали за мной, чем наоборот. Наверное, наиболее сильные чувства и глубокие отношения в те годы связывали меня с одной девушкой из Югославии, чей отец работал в посольстве одноименной страны. Она жила на Грузинском валу в одном из первых дипломатических домов, прекрасно говорила по-русски и вообще казалась очень милой и страстной, к тому же в чем-то экзотичной. Помню забавную историю, когда ее отец подарил мне джинсы — великую мечту 99 процентов советской молодежи. Даже нет, куда большего процента! Я за подарок поблагодарил, но весьма сдержанно. Щедрый югослав поразился моей вялой реакции…

— Как, разве ты не счастлив?

Я промямлил, что, конечно, бесконечно счастлив, даже красноречие от счастья потерял. Объяснять, что у меня в шкафу висит не менее пяти пар куда более престижных лейблов, я не стал. Встречи с симпатичной и сексуальной югославкой длились года полтора-два, потом они уехали… А следом улетучилось и знание нескольких десятков слов из их языка.

Интересно, что хорошая возможность променять СССР на куда более продвинутую европейскую страну меня как-то не вдохновляла. Я хотел остаться здесь. И жить здесь, как в Европе. Большое и детское заблуждение. А может быть, еще интереснее, что даже после многих лет отсидки мысль покинуть родину меня никогда не посещала. Здесь мои корни, здесь мое дело и здесь мой народ. Поэтому могу совершенно определенно заявить, что я — самый настоящий патриот.

Я поступил на работу в ЦСУ в 1968 году, уволившись из филармонии, и получал на новом месте работы «целых» 115 рублей зарплаты вместо почти полутора тысяч музыкальных. Кстати, именно получал, а не зарабатывал. Зачем?

Совершенно точно, не ради этих копеек — у меня присутствовал весьма прочный финансовый задел, который вдобавок постоянно пополнялся. Существовал иной комплекс причин: и определенный интерес к процессу, и ощущение научной перспективы, да и к тому же работа по специальности являлась формальным условием обучения в вечернем вузе. Стопроцентной синекурой мою деятельность называть не стоит, но и понятиями трудовой дисциплины в ЦСУ меня особо не донимали. Я не записывался в журнал прихода-ухода и не объяснял, почему мой обеденный перерыв длился на час больше положенного, и без всяких последствий игнорировал субботники и овощебазы.

У меня установились прекрасные отношения с трудовым коллективом. Я являлся модным, богатым и весьма дружелюбным молодым человеком, с большим гардеробом стильной одежды, большей частью из валютных «Березок». Пахнущим не отстойным тройным одеколоном, а настоящим французским парфюмом. Тогда это считалось высшим шиком, а я — безукоризненным представителем золотой молодежи, мажором, да еще с деньгами. При этом не пьяница и не наркоман, не хам и не жалкий неуч. В общем, в чем-то образцово-показательный младший научный сотрудник. Конечно, на работу я частенько опаздывал на полчаса, а то и час, зато приезжал исключительно на такси и только в красивом отглаженном костюме. Однажды, помнится, мои брюки забрызгал проезжающий грузовик, так я вернулся домой и переоделся. Подобное поведение находилось явно за пределами понимания большинства, но не отталкивало, а притягивало.

За частые опоздания меня, конечно, журили, но я всегда находил оправдания: что делать, если автомобильные пробки уже тогда закупоривали столицу, и как назло именно те дороги, по которым я ездил. Ведь так? Вдобавок не на конвейер опаздывал.

Утро на службе начиналось с общего сбора на импровизированной кухне, в каком-то закутке между конторскими шкафами. Там долго пили чай с баранками или сушками и обменивались насущными новостями предыдущего дня, кто и где был, какие цены, что дефицитного «дают». Еще немного об искусстве. И почти ни слова о политике. Обычные для тех лет разговоры НИИ, министерств и ведомств. Меня подобные беседы вначале даже интересовали, и я в них участвовал, умничал в меру сил. Потом пустой треп стал тихо раздражать, и я старательно избегал этих посиделок. Но всеобщая помешанность на «продовольственных заказах» позволила мне не только не отдалиться от масс, но и укрепить свой авторитет реальным делом. Помогло мое близкое знакомство с директорами нескольких крупных и престижных продовольственных магазинов, например, гастронома в гостинице «Москва», который перед закрытием здания на реконструкцию назывался «Седьмым континентом». Красуется вывеска «Седьмого континента» и на бывшем сороковом гастрономе, что на Лубянке, где я тоже был свой человек. Я смог пробить для сотрудников НИИ почти 200 дополнительных заказов ежемесячно — серьезная цифра! И теперь, если я куда-то отлучался, отмазка была железной: обсуждаю новый ассортимент заказов. Такая формулировка причины моего отсутствия всех устраивала. Наверное, сослуживцы догадывались, что вне работы я веду вторую жизнь, но подробностей не знали. А моя параллельная жизнь была впечатляющей!