Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой - Анатолий Смелянский

над яслями там теплая дымка не плыла, в этом легком женевском пальтишке, в котором он ехал в совершенно ледяной еще Петербург. Весенний, весенний и от этого еще трижды более холодный, и продувной, и остужающий тебя. Это все предвещало „Современник“? Да. Это все предвещало „Современник“, который не мог стать тем, каким ждали. Никто не мог бы стать таким, но благословенно то, что этот свет в него входил и этот свет манил. И на этот свет хотелось идти, и ты шел». И там же с присущей тебе трезвой ясностью уточнение из будущего: «Не было усилия воскресения… Вся страна побоялась воскрешать».

Как жаль, что я в свое время не успел расспросить тебя про «Новый мир» тех лет, твоих лет, про Асю Берзер, твою приятельницу, которая открыла «Один день Ивана Денисовича» и много чего еще. Ведь как будто катаракту сняли с глаз людей, и у нас, и в большом мире, после того как повесть Солженицына вышла в свет. Я тогда был на третьем курсе Горьковского пединститута, а ты уже консультировала «Новый мир» и там печаталась. Как вы там в «Новом мире» жили-выживали? Я десятки раз потом разговаривал в «Матвеевском» с В. Лакшиным (тоже гуляючи по тамошним дорожкам), но с тобой почему-то не успел. А вот теперь прочел твой текст и тихо восхитился.

В главном ощущении ты права. Конечно, я не вернусь, а ты сюда не приедешь. Кстати, «Переписка из двух углов» – это название книжечки 1920 года, когда Вячеслав Иванов и М. Гершензон оказались в одной больничной палате и написали друг другу 12 писем. Про жизнь, про бога и его отсутствие, про то, как преодолеть распад. Эту книжку я взял с собой в числе немногого, что привез. Про нашу переписку через океан тогда не думал, все это возникло стихийно. И счастливо, мне кажется, для нас обоих.

Очень не хочется впадать в хандру, ту самую, что хуже холеры. И потому храню в душе самые простые человеческие проявления нашей с тобой дружбы. Помню свой последний приезд в Москву, когда появился у тебя на третьем этаже. Ты была уже в горизонтальном существовании, но какой был светлый разговор. И каким царским жестом исхудалой руки ты указала на эскиз Н. Акимова на стене и подарила мне тот эскиз на память. Он теперь у Юльки вместе с другим твоим даром в виде прекрасного рисунка Рустама Хамдамова.

Кстати, спросил у товарища Гугла, который понимает нас с полуслова, откуда идет шутка, которой ты подытожила свое послание («Ваше высочество, вставайте, Вас ждут великие дела»). Так вот, делюсь чужой эрудицией: такими словами, по преданию, слуга французского аристократа и известного историка герцога Сандрикура Максимилиана Анри де Сен-Симона (1720–1799) будил своего хозяина. Ну, что сказать, ты не слуга, а уж я совсем не французский аристократ. Будем делать то, что можем. Ты будешь диктовать и править, Настя будет расшифровывать. Ты веришь «в настоящий тот свет», я не очень. И потому буду ходить по кругу, в котором нет ни начала, ни конца. Пока ходишь и мыслишь – существуешь.

Обнимаю тебя нежно. Т.

5 октября 2021

Кейп-Код

Инночка, дорогая, вот уже несколько недель как молчит наша Настя (и, соответственно, ты). Не знаю, что там в Москве происходит, про что думаешь и что вспоминаешь. Я тоже помалкивал, потому как конец лета и начало осени занимался одним странным делом. Помнишь, я тебе сообщал о лекциях по зуму в прошлом году? Они происходили раз в неделю, и я через океан, наподобие нашей переписки, что-то такое рассказывал первокурсникам про Художественный театр и как его понимать. Начал от тоски, от кейпкодовского безмолвия, а потом втянулся и стал осваивать новый для меня способ существования. Вещать в мировую пустоту, не видеть тех, кому вещаешь, не слышать их реакции, не понимать, как «слово наше отзовется», – ну, совсем чужой мир. Так прошел год. А потом я решил все-таки оформить эти «зумы» и стал их тотально редактировать (вместе с моим теле-другом Лешей Шемятовским). Микрохирургия по скайпу: фраз, слов, длиннот, пустот и красот. Плюс к этому труднейшая работа по визуальному оснащению каждого сюжета и т. д. В итоге к началу нынешней осени, вернее, к началу учебного года произошло в моем мирке событие: создана папка электронная, в которой выложены все 11 зумов, включая мою последнюю публичную лекцию про «Двух Олегов» на Новой сцене МХТ. Там и К. С. и Н.‑Д., и Чехов с Горьким, и Мейерхольд с Вахтанговым и Сулером, и Миша Чехов с Мишей Булгаковым. То есть основные персонажи мхатовской жизни и основные персонажи наших книг, выпущенных за последние четверть века. Всему этому я присовокупил условное название, которое нагло заимствовал у тебя: «Художественный театр. Жизнь и приключения идеи». Надо сказать, что эту книгу и тебя саму я в этих зумах не раз поминаю, так что название цикла, надеюсь, станет для студентов не пустым звуком. Каждая лекция занимает 45–50 минут, и я еще оставил там хвостик вопросов студентов прошлого года и моих ответов, чтобы как-то уйти из академической мертвечины и передать шум времени. Теперь в новом году, по субботам, они смотрят эти мои зумы сами, собравшись в разных аудиториях, а потом я прихожу к ним in person, и они задают свои вопросы. Иногда очень содержательные. Формально лекции адресованы первокурсникам, на самом деле многое из того, что там обсуждаю, действительно занимало нас (и тебя и меня) долгие годы. Так что, как говорил дорогой К. С., я тоже не зря ел советский хлеб. А то, что хлеб стал почти советским, сомнений почти не осталось.

Мои девушки, Юля и Кира, отбыли в Нью-Йорк, Кирку по бюрократическому недоразумению вместо 3 класса зачислили в 4‑й. В этом штате учитывают год рождения, а у нас в Бостоне месяц. Объяснить им, что они делают ошибку, невозможно. Утешает меня давний рассказ приятеля Камиля Икрамова. Он был сыном казненного в 38 году руководителя компартии Узбекистана Акмаля Икрамова. Сынок отбыл много лет в лагере для детей врагов народа, дальше пятого класса не продвинулся, потом, когда начался реабилитанс, объявился в Москве и партия предложила ему на выбор любой вуз. Он выбрал областной Московский пединститут, объяснив смелость простым соображением: да, они меня выгонят через несколько месяцев, но я всю оставшуюся жизнь могу говорить, что у меня неполное высшее образование. Кстати, в этом ущербном вузе, вроде моего Горьковского пединститута, этот Камиль встретил и Юлика Кима, и Войновича, и Тендрякова,