Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

Не твоя забота вовсе.

Страх пред смертью позабудь,

В миг урочный рад ей будь.

Überwind ihn durch Vertraun;

Sprich: Ich weiß, an wen ich glaube,

Und ich weiß, ich werd’ ihn schaun

Einst in diesem, meinem Leibe.

Er, der rief: Es ist vollbracht!

Одолей ее, сказав:

Верой сердце укрепилось,

Знаю я: воскреснет плоть,

И предстанет мне Господь,

Сам воскликнувший: «Свершилось!».

Стихи Геллерта близки по смыслу тем сентенциям о «желанной» и «дружественной» смерти, которые присутствовали в письме Бетховена к Струве.

Другие песни из цикла ор. 48 носят более светлый, а иногда и гимнический характер. Минор, но уже не такой «замогильный», как fis-moll, а мягкий и человечный a-moll, появляется в первом разделе последней песни – «Песни покаяния». Однако завершается она в A-dur выражением надежды и благодарности Богу.

С геллертовским циклом, несомненно, связана и песня «Крик перепела» WoO 129, написанная для графа Броуна, но, как уже говорилось, опубликованная без посвящения. Каждая строфа стихотворения Заутера содержит различные подтекстовки характерной ритмической фигуры, подражающей перепелиному крику: fürchte Gott, liebe Gott, lobe Gott, bitte Gott, traue Gott («бойся Бога», «люби Бога», «хвали Бога», «моли Бога», «вверься Богу»). Перепелиная попевка еще раз отчетливо возникнет у Бетховена во второй части Пасторальной симфонии – в коде, где над строками трех солирующих духовых инструментов рукой композитора обозначены голоса соответствующих птиц: соловья (флейта), перепела (гобой) и кукушки (кларнет). Учитывая религиозную символику песни WoO 129 и весь контекст, в котором формировался бетховенский натурфилософский пантеизм, можно предположить, что и в «концерте птиц» из Пасторальной симфонии композитор не просто наивно изображал пернатых певцов, а вкладывал в их голоса более глубокое и очень значимое для него содержание. К тому же первые эскизы второй части симфонии, «Сцены у ручья», возникли примерно тогда же, когда была сочинена песня «Крик перепела».

Едва ли не в последний раз имя Броуна как человека, с которым Бетховен активно общается, упоминается в письме, относящемся, по мнению Зигхарда Бранденбурга, примерно к осени 1803 года[140]. Обращаясь к барону Цмескалю, встречи с которым обычно происходили в популярном венском ресторане, Бетховен сообщал: «Завтра не могу быть в “Лебеде”, так как обедаю с Иог. Броуном». Неизвестно, был ли этот обед сугубо дружеским или деловым (в том же письме Бетховен жаловался, что у него много долгов и мало денег) и по чьей инициативе он состоялся.

В более поздние годы имя «первого мецената» совершенно исчезает из переписки Бетховена, хотя композитор продолжал дружить со швейцарцем Иоганнесом Бюэлем (1761–1830), протестантским священником и литератором, который приехал в Вену в 1803 году и стал воспитателем единственного сына графа Броуна, Морица. Сохранился текст записи Бетховена в альбоме Бюэля, сделанной 29 июня 1806 года, очевидно, накануне отъезда из Вены воспитателя вместе с воспитанником:

Дружба – это и тень, укрывающая нас от зноя, и защита от непогоды. Мое воспоминание о тебе, дорогой мой Бюэль, будет омрачено единственно тем, что мы слишком мало с тобой встречались. Прощай и не забудь своего искреннего друга

Людвига ван Бетховена[141].

О графе Броуне здесь ничего не говорится. Слова, очевидно, были излишними, поскольку печальное душевное состояние графа в Вене было всем известно. В 1805 году окружающим стало ясно, что его разум помутился, и он больше не мог отвечать за свои поступки. Броун продолжал удивлять общественность широкими жестами (в Wiener Zeitung от 5 июня 1805 года появилось сообщение о пожертвовании им суммы в 1300 флоринов в пользу приютов для бедствующих ткачей и прях в Чехии; всего на эти цели удалось собрать 8784 флорина и 42 крейцера, то есть его взнос был одним из самых крупных)[142]. Однако месяцем позже в той же газете сообщалось, что 17 июля 1805 года Нижнеавстрийским земельным судом установлена опека над графом Броуном вследствие его невменяемости; его куратором был назначен придворный и судебный адвокат Йозеф Франц Омайер[143].

Безумие графа Броуна обсуждалось и в 1803–1806 годах в переписке между генерал-губернатором Риги графом Ф. Ф. Буксгевденом и А. К. Разумовским, частично сохранившейся в АВПРИ. 20 июля (1 августа) 1805 года Разумовский направил Буксгевдену письмо и пакет документов, касавшихся плачевного состояния Броуна, и генерал-губернатор ответил ему 19 августа, что поручил учредить комиссию по управлению движимым и недвижимым имуществом графа в Ливонии (Латвии)[144].

Об этих прискорбных обстоятельствах и о его взаимоотношениях с Бетховеном в литературе о Броуне не говорится ничего или почти ничего, так что можно подумать, будто связь композитора с его «первым меценатом» оказалась прерванной по причине отъезда Броуна или вследствие какой-то размолвки. Гунар Мелдер, очевидно, не нашел в рижских архивах соответствующих документов, и потому об опеке над Броуном не упоминал вовсе. Стефан Михаэль Неверкла упустил из виду газетные сообщения 1805 года и предположил, что на Броуна повлияли потрясения военных лет и ранняя смерть единственного сына, из-за чего он закончил свои дни в клинике для душевнобольных в январе 1827 года – примерно за два месяца до смерти Бетховена[145]. Но, как мы видим, все было еще печальнее: в умственном помрачении граф Броун прожил как минимум 22 года. Вероятно, не всегда он пребывал в невменяемом состоянии и не всегда находился в закрытых лечебницах. В частности, 30 сентября 1812 одна из венских газет сообщала о его приезде в Вену из Карлсбада[146]. А в 46-й разговорной тетради Бетховена за ноябрь 1823 года имеется заметка композитора: «Попросить Шиндлера написать графу Броуну насчет квартиры»[147]. Неизвестно, была ли эта просьба выполнена и подразумевался ли сам Броун или его официальный опекун.

В воспитании своего сына Броун в полной мере участвовать не мог. Мориц был поручен заботам Бюэля, который относился к нему совершенно по-отечески. Летом 1817 года Бюэль счел свою миссию выполненной и уехал на родину, в Швейцарию. Мориц сначала решил записаться в Венский университет, однако уже в 1818 году поступил на русскую военную службу, что, видимо, оказалось для него непосильной тяготой. Он скончался в 1820 году в возрасте 22 лет, и вместе с ним русская линия графов Броунов пресеклась.

Вернемся к мысли о том, что самыми активными почитателями Бетховена были, за некоторыми редкими исключениями, в основном его сверстники – представители поколения 1760–1770-х годов или несколько